Говоря, Секереш продолжал расхаживать по комнате. Шесть шагов вперед, шесть назад. При этом он двигался и жестикулировал так, словно выступал перед большой толпой. С этой стороны Петр уже знал его. Секереш любил ораторствовать, чему, впрочем, удивляться не приходилось — язык у него был подвешен исправно.
— Честное слово… Итак, начну с того, что майор Рожош родился здесь, в Унгваре, и настоящий русин. Отец его был греко-католический священник и состоял при епископе. Сына своего, твоего будущего начальника, он послал в Будапешт, на юридический факультет. Старик Рожош был добрым венгерским патриотом, сын же его сделался панславистским агитатором. Он отпустил бороду и длинные волосы, — словом, стал самым заправским апостолом. В Будапеште он — один из вождей тамошних словацких, хорватских и русинских студентов. По окончании университета — было это лет девять-десять назад — он в Унгвар не вернулся, а уехал в Париж. Из Парижа он направился в Киев, из Киева — в Санкт-Петербург, оттуда в Москву, — и всюду, где бы он — ни появлялся, он читал доклады и писал, статьи о том, под каким ужасающим гнетом живут в Австро-Венгрии славяне. Надо воздать ему должное: пишет и говорит он хорошо; успех у него повсюду был огромный. Об его докладах печатались целые статьи в крупнейших русских газетах, и журналы пестрели его портретами. Рожош был очень хорош собой, да еще и теперь он красавец-мужчина. Каким-то образом ему удалось втереться в доверие к одной престарелой великой княгине и сделаться личным секретарем графа Бобринского. Надо тебе знать, что граф Бобринский был главным вдохновителем русской ирреденты, направленной против Австро-Венгрии. О лучшем помощнике в этой работе, чем Рожош, он и мечтать не мог: родился в Унгваре, учился в Будапеште, одинаково свободно владеет украинским, венгерским, немецким и французским языками, знает Галицию и Прикарпатскую Русь, как свои пять пальцев… Словом, для графа Бобринского Рожош оказался настоящим кладом. Примерно в конце 1912 или в начале 1913, особенно весной 1913 года — ты, Петр, этого помнить не можешь, ты тогда был еще маленьким — венгерские жандармы сотнями арестовывали русинских крестьян. Их обвиняли в том, что они играют в руку царю всея Руси. Основания? У крестьян нашли православные молитвенники с царским портретом. Молитвенники массами доставлялись через Галицию в Прикарпатскую Русь, а крестьян массами упрятывали в тюрьму в городе Мармарошсигете. Эта история с молитвенниками также нуждается в некоторых пояснениях. Ты, понятно, знаешь, что русины — греко-католики, но вряд ли вам, товарищи, известно, — уже громко ораторствовал Секереш, обращаясь к невидимым слушателям, — вряд ли вам известно, что греко-католическое вероисповедание состряпано габсбургской администрацией. Русины были православными, а центром православия была Москва. Понимаете, товарищи? Греко-католические попы боролись с ирредентой, а жандармы защищали греко-католическую церковь от пагубного влияния православных молитвенников. Греко-католический поп был полезнее любого жандарма. Когда нужны бывали солдаты, когда бывали нужны налоги… Можешь себе представить, Петр, какой любовью пользовались греко-католические попы среди русинских крестьян! Честное слово… Впрочем, не буду отвлекаться. В России поднялся страшный шум вокруг судебного дела, которое велось в Мармарошсигете против «схизматиков». А чтобы раздуть его сильней, граф Бобринский послал Ивана Рожоша в Париж — читать там доклады о преследованиях в Венгрии славян. Тому же, что произошло вслед за тем, ты, Петр, просто не поверишь, честное слово, не поверишь! По правде говоря, если бы мне это рассказали, я бы и сам не поверил… Итак, уехал Рожош из Петербурга, но в Париж не прибыл. По дороге исчез. Искали его русские, искали французы, мобилизовали для розысков его целые полчища сыщиков — все было напрасно: он как в воду канул. Русские газеты весьма прозрачно намекали на то, что не иначе, как австрийские агенты расправились с ним. Газеты оплакивали его в статьях в траурной рамке.
В начале рассказа Секереша Петр клевал носом, но затем сон с него как рукой сняло. Сосредоточиться мешала ему лишь неотвязная мысль, что Секереш издевается над ним, радуясь поводу дать волю своему воображению. На Секереша это иногда находило — большой был шутник.
