— Техник?
— Да.
— Еще один стартует.
«Что бы это значило?» — подумал Шпербер.
— Так. Вот это твое удостоверение личности военнослужащего. Поставь в нем свою подпись.
Шпербер расписался.
— А вот это, — писарь протянул овальную алюминиевую пластинку с прорезью посередине, — твой личный знак. Будешь носить его на шее, на цепочке. В случае твоей смерти нижнюю часть его отломают. В получении распишись вот тут.
Шпербер снова расписался. На знаке был оттиснут его личный номер. Солдат взял телефонную трубку…
Казенная фотография на удостоверении напомнила Шперберу фотографии разыскиваемых преступников. Как это было, когда его сцапали? Любопытное ощущение. Теперь он сам солдат, подчиняется только военному командованию, а военные власти следят за его поведением.
* * *
«Я положила тебе еще несколько бананов. Некрупных, как ты любишь. И еще пару сохранившихся с зимы яблок — последние в эту весну, внутри они малость перезревшие. Сварила также пару яиц — бог знает, когда тебе там дадут поесть. Рубашек, думаю, тебе хватит пока трех. Тебе будет легко их постирать даже в умывальнике. И носки самые лучшие — слышишь? Впрочем, грязные вещи ты можешь захватить и домой, когда навестишь нас. Я сразу положу их в стиральную машину, а потом в сушилку — они тут же будут сухие. Пиши хоть иногда. Или позвони. И вот еще тебе немного деньжат — на всякий случай».
Он сует конверт в карман.
«Погоди минутку, возьми еще пару отцовских капсул с витаминами — правда, там уже мало свежих осталось».
Итак, надо топать. Йохен машет с улицы, подняв глаза к четвертому этажу. Мать стоит не у окна, как обычно, а в лоджии. Как всегда, он машет ей еще раз — уже перед самым светофором. Одно лишь не как всегда: сегодня, четвертого апреля, он уходит от дома медленнее, чем обычно…
Писарь положил трубку телефона и вновь повернулся к Шперберу:
— Для тебя будет лучше, если ты сразу запомнишь свой лином.
— Лином? А что это такое?
— Личный номер военнослужащего. Этот номер, видишь? — солдат ткнул карандашом в удостоверение. — Это и есть теперь ты. Составленный согласно твоим данным.
— Понял.
— И вот еще что: твои тряпки чего-то стоят. В особенности если их толкнуть в порту. Это может тебе потом сэкономить неделю работы на стройке. Вот так. А теперь смотри, — подвел он Шпербера к окну, — вон учебные классы. Большинство уже там. Точно в одиннадцать начнется торжественная встреча. Чемодан поставь в коридоре, рядом с другими.
Шпербер остановился у входа в учебное помещение. Из двери на него пахнуло теплом и запахом пота. Он вдохнул свежего уличного воздуха и вошел. В узкие оконные прорези под бетонным перекрытием просачивался дневной свет. Слабо горели люминесцентные лампы, подвешенные на балках. Казалось, воздух, насыщенный испарениями, разбухал вокруг них, смешивался с неразборчивым говором многих людей, поднимавшимся из заполненных ими длинных рядов стульев, и скапливался где-то под потолком.
Свободными оставались лишь несколько первых рядов. Шпербер углядел где-то в середке свободное место и как на ходулях стал пробираться туда через колени, ступни, портфели, окунувшись в мешанину запахов, пока не протолкался до свободного места и не плюхнулся наконец на стул. Когда он мимоходом приветствовал соседей, ему показалось, что их носы морщились от запахов казармы. Сам он. даже попробовал некоторое время дышать через рот. Ему пришло в голову, что бетонные стены казармы побелены специально для того, чтобы присутствующие быстрее привыкли к этим ароматам.
Сквозь монотонный шум заполненных рядов слышались резкие окрики одетых в форму военнослужащих, раздававшиеся из бокового входа:
— Живей, живей, сдвигайтесь поплотнее! Ну что вы как вареные? Эй вы, с «селедкой» на шее, да, да, вы, не дерзите! Снимите шапку!
— А ну-ка все — тихо! Смотреть вперед! Снять ноги с колен! Головы выше! Сигареты изо рта!
— За, оглохли там? Вы, второй сзади, вот в том ряду, вы что, на Северном полюсе, что ли?
— Что?! Не выпендривайся. У кого из нас красная повязка — у тебя или у меня?
— Ослепли, что ли? Тихо! Смотреть вперед! Не галдите!
Шум прекратился. Где-то слышались лишь отдельные смешки. А потом опять:
