Приставу карта шла плохо. Это обстоятельство было неиссякаемым источником крепких шуток и намеков на счет его успехов по женской части. Лишь к полночи, под конец пульки, когда доктор и старик Пронин уже ушли домой спать, — ему привалила трефная масть. Максим Семеныч по-приятельски заглянул в его карты и испуганно ахнул:
— Вот черт! везет ему на брюнеток! Болтышков радостно забрунчал губами и вывернутым бабьим голосом пропел:
— Пи-каш-ки!..
Дьякон жалобным тенорком ответил:
— Трефишки…
Пристав собрал карты и, не глядя в них, ринулся в состязание. Дошли до семи без козырей.
Руки у дьякона ходуном ходили — тряслись. Карты расползались в стороны — он собирал, перебирал, ощупывал их, со страхом и мольбой вперял в них взор, застланный судорожной улыбкой. Наконец, беззвучно глотнув раза два воздух, отчаянным жестом тряхнул головой:
— Восемь пик!
— Мои! — уверенно пробасил пристав.
— Треф?
— На них хотел играть!
Тогда дьякон скривил на бок свой козлиный пучок на подбородке, сморщился и воскликнул навзрыд:
— В-восемь червей, ежели такое дело!
Но тут же глаза его округлились и остеклели от страха.
Мордальон стукнул мягким своим кулаком по столу и оглушительным басом выстрелил:
— Восемь без козыря!
— Пас-пас-пас-пас! — шумно застонал дьякон.
В прикупке оказалось две семерки — пик и червей.
— Чего и надо было! — ласково улыбаясь, проговорил Безуглов.
Мордальон крякнул и вполголоса загнул очень крепкое слово. Подержал карты под столом, сделал снос и мрачным басом сказал:
— Девять треф!..
— Бру-нет-ки!.. — тонким, подрагивающим от язвительной радости голосом вставил дьякон.
Ход был чужой и пристава подковали: остался без двух. Вспотел. А партнеры залились веселым смехом. Дьякон, красный, со слезами на глазах, всхлипывал, тряс бороденкой и, задыхаясь, повторял тонким, лепечущим голосом:
— Вот это — бру-нет-ки!..
Болтышков вытирал рукавом испарину. Красное, огорченное лицо его было все налито изумлением и обидой, — от этого казалось еще смешнее. Он загнул крепкое слово, а Максим Семеныч дружески подмигнул ему:
— Видите, Стаканыч, как от брюнетки-то человеку семейному…
Как будто в этом ничего обидного и не было, но пристав вдруг вспыхнул и неожиданным, злобно-плачущим, треснутым голосом крикнул:
— Я прошу вас — без намеков!
Малиновое лицо с маленькими злыми глазами, в грозном боевом повороте, с наплывшей на плечо пухлой щекой, так было похоже на обиженную морду хмурого бульдога, что Максим Семеныч не выдержал и, по-ребячьи нагнув голову, легкомысленно фыркнул.
— Глупо! Ничего смешного!
— Какие намеки? Я — ничего… — давясь смехом, бормотал Максим Семеныч.
— Не вам о семейном состоянии заикаться: сами с мужичкой живете, детей незаконных плодите…
Максим Семеныч изумленно выпучил глаза и покраснел до бровей. Укол не умный, конечно, но грубый, и сказать на него нечего.
— Прохвост! — отвернувшись, бросил он. Хотел притвориться равнодушным, попробовал улыбнуться, но ничего не вышло: белые запорожские усы шевельнулись и снова уныло повисли, а на толстом, мягком лице прочно легло глупое смущение.
Смешливый яичник закрутил было головой, но тотчас же дипломатично кашлянул и уткнулся глазами в карты. Смолк и дьякон. Но лицо Андрея Андреевича все было налито смехом.
Пристав швырнул вдруг свои карты на стол и встал:
— Я больше не играю!
Встал и Максим Семеныч. Как будто в одно мгновение он усох, подтянулся, подобрал живот и стал подвижнее.
— Жульнический прием: как проигрыш — срывать игру! — сказал он, быком глядя на Болтышкова.
— Я — жулик?
Мордальон уперся кулаками в бедра и стоял круглым вызывающим фертом.
— А вы как думали?..
— Господа! слышали? — обернулся пристав к партнерам.
— Бросьте, ребята! — плаксивым тоном сказал дьякон. Максим Семеныч старался сохранить хладнокровие, но губы дергались и он не мог удержать их. Стиснул челюсти. И, когда увидел, что Мордальон взялся за фуражку, повторил снова:
— А как вы думали: кто вы такой?
Они глядели несколько мгновений друг на друга, оба изменившиеся, напряженные, готовые размахнуться, но оба неподвижно оцепенелые перед темной чертой, за которую надо шагнуть. Черный, юркий яичник застыл в сладостной позе жадного ожидания. Андрей Андреич так же, как за минуту смехом, налился теперь испугом и пучил глаза на дьякона. Дьякон не выдержал тягостного напряжения, воскликнул:
