— Вставай сынок, поедем!
Встал Никишка, идёт с отцом на берег. А море радуется: вспыхнет, заиграет, заголубеет, так и манит, так и расстилается. Налёг отец грудью на карбас, столкнул в воду. Никишку посадил в корму[32], сам сапогами по йоде[33] бухает. Но вот и сам в карбас залез, на вёслах умостился. Никишке кормовое дал, от берега отвалили, развернулись, и пошло качать-покачивать — вверх-вниз, вверх-вниз. Берег качается, собака на берегу качается… А отец шибко гребёт, волна по скулам карбаса шлёпает, взлетает брызгами вверх. Подплывают осторожно к ловушке, привязывают карбас к жерди, встаёт отец, чутко вниз глядит, в тайник, — нет ничего!
— Пусто, — шепчет отец и садится спокойный.
Оглядывается Никишка. Тихо кругом, ни звука, ветерок лёгкий ровно дует, солнце светит, слепит глаза море, а берег далеко, тёмный, в обе стороны уходит. И кажется Никишке — был он здесь, сидел давно, годами, сёмгу ждал, думал о чём-то. Или снилось ему это?
— Прилив начался, — говорит отец. — Вода пошла, прибывает.
— Светла погода, — тихонько откликается Никишка. — Хорошо! Донушко видать…
— А как же! Она донушко светлое любит. Ей камни там или водоросли не надобны. Любит она по дну идти, в полводы. Полная вода или сухая вода — это ей неподходяще, не любит она этого, а идёт, говорю, в полводы.
— А это колотушка?
— Это? Колотушка, сынок. Её бить. Она здоровая, сильная, так не вытащишь, упаришься, вот и бьём мы её колотушкой.
— А если она выскочит?
— Но! У нас ведь ловушка на то. Вишь полотно-то? Сеть то есть. Это вот стенки на кольях с оттягами, а внизу… Глянь-ко, глянь!
Свешивается Никишка за борт, руками глаза свои разноцветные огородил, смотрит в воду, в глубину, видит блики зеленоватые на дне, тонкие ячейки сети видит.
— Вишь? Вишь, внизу тоже сеть — это доно. Стенки да доно — это вот тайник, а там ворота, эвон где жерди две рядом торчат, ворота там… Она идёт, в ворота зайдёт — и в тайник, а в тайнике мы её бьём. От ворот заезжам, выход загораживам, доно подымаем и бьём.
— Знаю, — говорит Никишка, вспомнив что-то.
— Я и то говорю, знаешь, — соглашается отец. — Ты у меня всё знаешь!
— А почто меня ребята дразнют?
— Они дурачки, не слушай их. Озорники они, всё им баловство, а ты хороший, смирный да умный, вот они и дразнют. Не слушай их, ты всех умней.
— Это потому, что я думаю много.
— А ты много не думай и мало не думай, а так: захочется — думай, не захочется — не думай.
— А я думаю вот: куда это вода в море отливает, а после обратно приливает? Реки — те в море утекают, а море куда утекает?
— Море? Гм!.. — скребёт отец бороду, на горизонт глядит, соображает. — Море, надо думать, в горло уходит, в Ледовитый океан. А из океана ещё и в другие океаны переливается.
— А много других океанов?
— Много, сынок. И стран всяких много на земле.
— А ты был там?
— Был! В Италии и во Франции был, в Норвеге, когда моряком ходил.
— А какая Италия?
— Италия-то? Италия, сынок, хорошая. Жарко там, солнца много, фрукты всякие растут, сладкие да вкусные. Все там чёрные от солнца ходят, раздетые, а зимы вовсе нет.
— Как нет?
— А так. Снегу нет, морозу нет, ничего. Солнце круглый год.
— Хорошо! — вздыхает Никишка. — Пожить бы там!
— И поживёшь, — говорит отец. — Вырастешь, на капитана пойдёшь учиться, дадут тебе пароход большой в Архангельске, и побежишь ты мимо Норвеги, вокруг земли, прямо в Средиземное море.
— А ты капитаном был?
— Нет, я был матросом. Всем я был: лесорубом, охотником, рыбаком, зверобоем…
— Ой, глянь-ко, что это?
— Где?
— Эвон кажется…
— А! То тюлень. Тюлень, сынок, подплыл на нас поглядеть.
— Знаю. А где он живёт?
— В море живёт. Днём рыбу промышляет, а ночью к берегу плывёт, на камнях спит, в местах глухих, на съёмных коргах[34].
— А почто его бьют? Его ведь не едят.
— Шкура у него хороша и жиру много. Его легко бить, глупый он; подкрадаются и бьют из винтовки. А ходим за ним всяко: другой раз на карбасах, другой раз на ледоколе. Теперь-то всё больше на ледоколе.
— А если темна погода, страшно на карбасе?
— Ой, страшно! Вот вырастешь, возьму я тебя на зверобойку, порато[35] узнаешь тогда наше северное морюшко. Эвон там, где блёстки, — показывает отец рукой, — где солнушко стоит, там островок есть махонький, Жижгин называется. Тюлени там стадятся. На Жижгине этом поморы всегда промышляют. Стоит там избушка зверобойная на корге, прибегают туда поморы на карбасах, живут, хлеб жуют, поветрия ждут, погоды, значит. В хорошую погоду в море бегут, тюлешков стреляют, ночью на льдине спят. Быват, падёт темна погода, так уж понесёт, так понесёт — заревишь на голос, с жизнью простишься. Кто посчастливей, того и отпустит скоро, ветер напеременку пойдёт, утихнет, а кого и в горло вынесет, мимо Канина Носа пронесёт да в океан… А там, только если с самолёта заметят, спасут, а так…
