Видит он, что псу рыжему снится. Лес ему снится, звери страшные, неизвестные со всех сторон кидаются. Бежит пёс, лает от страха, одно ему спасение — Никишка. Слышит — камни шептаться начинают, море шумит, деревья в лесу шевелятся, крикнет кто-то… Видит — вот отец в шторм на льдине качается, ревит; ещё видит — сёмга огромная, сердитая бережает[41], по дну плывёт, по чистому донушку, а за ней другие — тайник отцов ищут.
Гудят в печке дрова, потрескивают… Отец из избы выходит воду вылить из ведра; слышно, за стенкой ходит, дрова собирает, потом в избу входит, грохает дрова у печки. Вскакивает пёс рыжий, вздрагивает Никишка, глаза открывает.
— Спишь, сынок? — наклоняется к нему отец. — На воле-то не видал, что делается? Ясень[42] какой! Глянь-ко, глянь поди…
Выходит Никишка — темно, холодно, ветер сырой дует. Солнце давно село, леса не видно, а вверху, меж звёзд, жемчужно светится продолговатое пятнышко. Будто облачко плывёт на страшной высоте, озарено последним светом солнца. Но вот облачко медленно, неуверенно вытягивается в длину, пухнет в середине, выгибается мостом-радугой между западом и востоком. Смотрит Никишка, закинув голову. Дверь хлопает, подбегает к Никишке пёс, за псом отец выходит, тоже голову поднимает.
Неясные тени начинают ходить по облаку, цвета меняются, всё синеют, всё густеют — от молочного к синему. Кажется Никишке, напрягается облако, силится рубиновым огнём загореться, заполыхать вместо ушедшего солнца. Всё сильнее мерцают краски, всё больше света сверху льётся, но напрасны усилия: всё гаснет, и опять большие смутные тени передвигаются печально по световому мосту.
Смотрит Никишка, смотрит отец и молчит, пёс смотрит и тоже молчит, молчит и лошадь, заснула возле берёзы, — всё молчит, одно море светлеет от небесного огня и шумит, шумит…
Вот совсем гаснет свет. Идёт Никишка в тёплую избу, забирается на кровать с ногами, пёс у печки ложится, ставит отец уху на огонь и чайник ставит.
Скоро Никишка спать ляжет, и приснятся ему необыкновенные сны. Обступит его деревня, избы с глазами-окошками, лес подойдёт, камни и горы, конь явится, пёс рыжий, чайки прилетят, сбегутся кулики на тонких ножках, сёмга из моря выйдет — все к Никишке сойдутся, смотреть на него станут и, бессловесные, будут ждать заветного слова Никиткиного, чтобы разом открыть ему все тайны немой своей души.
Ещё только-только прокричали сонные петухи, ещё темно было в избе, мать не доила коровы и пастух не выгонял стадо в луга, когда проснулся Яшка.
Он сел на постели, долго таращил глаза на голубоватые потные окошки, на смутно белеющую печь. Сладок предрассветный сон, и голова валится на подушку, и глаза слипаются, но Яшка переборол себя. Спотыкаясь, цепляясь за лавки и стулья, стал бродить по избе, разыскивая старые штаны и рубаху.
Поев молока с хлебом, Яшка взял в сенях удочки и вышел на крыльцо. Деревня, будто большим пуховым одеялом, была укрыта туманом. Ближние дома были ещё видны, дальние едва проглядывали тёмными пятнами, а ещё дальше, к реке, уже ничего не было видно, и, казалось, никогда не было ни ветряка на горке, ни пожарной каланчи, ни школы, ни леса на горизонте… Всё исчезло, притаилось сейчас, и центром маленького замкнутого мира оказалась Яшкина изба.
Кто-то проснулся раньше Яшки, стучал возле кузницы молотком; чистые металлические звуки, прорываясь сквозь пелену тумана, долетали до большого невидимого амбара и возвращались оттуда уже ослабленными. Казалось, стучат двое: один погромче, другой потише.
Яшка соскочил с крыльца, замахнулся удочками на подвернувшегося под ноги петуха и весело затрусил к риге[43]. У риги он вытащил из-под доски ржавый косарь[44] и стал рыть землю. Почти сразу же начали попадаться красные и лиловые холодные червяки. Толстые и тонкие, они одинаково проворно уходили в рыхлую землю, но Яшка всё-таки успевал выхватывать их и скоро набросал почти полную банку. Подсыпав червям свежей земли, он побежал вниз по тропинке, перевалился через плетень[45] и задами пробрался к сараю, где на сеновале спал его новый приятель — Володя.
