— Да, невесело… — посочувствовал Петр. — Теперь куда? Да ты проходи, Игнат, чего тут стоять.
Гость шагнул в коридор, прикрыв за собою дверь.
— Куда? — переспросил он и, снова помяв бороду, ответил: — Не знаю. Секретарь велел к тебе на пикет податься, но разве после того можно вместях…
— Постой, постой, — перебил его Петр, — так это насчет тебя звонил секретарь?
— Да. Сам-то я не посмел…
Петр хмыкнул: «Не посмел. Выходит, мы с тобой, Игнат, ролями поменялись». Это ему польстило. И он, поддаваясь этому чувству, готов был сказать: что ж, можно и принять. Но, взглянув на валявшуюся у ног плетку, закусил губу.
Игнат увидел: закушенная губа Петра даже посинела. И он подумал, что разговор окончен. Сказал:
— Я пойду.
— Что? — как бы очнувшись, откликнулся Петр. — Зашел — будь гостем! Пойдем к столу! Тебе, может, невдомек, а у меня праздник. Да, отмечаю свою пятилетку. — И крикнул жене: — Маша, принимай гостя!
Когда Игнат сел за стол, Петр отрекомендовал его:
— Игнат, тоже из табора…
— Старый друг? — захотел уточнить Пронька.
Петр медлил с ответом. Он наливал Игнату в стакан, а встревоженная жена пододвинула гостю тарелку с закуской.
Игнат сидел, не смея поднять глаз. Никак он не думал, что и за столом будет так же трудно, как и там, в коридоре. Одного он сейчас хотел: чтобы Петр не проговорился о плетке. О чем угодно, только не о ней! Не томи же душу, отвечай!
И Петр ответил:
— Друзьями мы с Игнатом не были. Но я знаю его… Добрый будет работник на сплаве. Сам секретарь райкома его прислал.
— На наш пикет? — опять справился Пронька.
— А куда же, на наш…
Игнат встал, посерьезнел лицом, осмотрел всех, как бы запоминая, сказал:
— Спасибо… Цыган умеет доверие ценить.
Петр заметил, что глаза Игната повлажнели…
Будит деревню пастух. Утром до слуха твоего доносятся переливчатые звуки рожка. Ты еще не в силах разомкнуть глаза, еще испытываешь сладость потревоженного сна, а рожок так и проникает в твою душу. Ой, пастух, подождал бы немного! Хоть и приятно тебя слушать, но повременил бы самую малость.
Уже раздаются шаги в сенях. Это мать. Она невесть когда успела подоить Пестрянку, сейчас откроет ворота, выпустит ее. А это значит — пора и тебе вставать. Но ты еще лежишь, нежишься, упиваешься сладостью последних драгоценных минут дремы.
И вот до тебя доносятся новые звуки утра: «Дзинь, дзинь, дзинь!.. Тук-тук-тук! Бах, ба-бах!..»
Это кузнец подает свой голос. На все лады, дискантом и тенором, баритоном и басом, выговаривает его молот.
Ну, все. Сейчас и тебя разбудят.
Кузнец задает тон всей деревне. Потому что без него никто не может обойтись. Это наипервейший человек в деревне.
Нашего кузнеца все называли с почтением и только по имени и отчеству — Андрей Павлыч. Фамилия редко упоминалась, ибо имя и отчество говорили все. Но когда это требовалось, то называли не настоящую фамилию — Королев, а присвоенную ему по ремеслу — Ковалев. И это было правильно. Никаких королей в роду Андрея Павловича, разумеется, не было. Были только ковали. Ковал и отец, ковал и дед. Наверное, это умельство досталось им еще от пращуров.
Коренастый, сутуловатый, с тяжелыми руками-клещами, в издырявленном фартуке, с седеющей подпаленной бородой, Андрей Павлович похож был на глыбу. Ходил медленно, вразвалку, грузно ступая. Руки он нес на спине, видно, это было лучшим местом для их короткого отдыха.
Годами вдыхая жаркий воздух и угольную пыль, он надсадил свои легкие. Шел ли, стоял ли у наковальни, всегда шумно дышал. Иногда было трудно разобраться: то ли это он так дышит, то ли кузнечные мехи, когда раздувался горн.
Кузнецу было за шестьдесят, но он работал еще без очков, хорошо видел. Только от постоянного обращения с огнем обрел привычку щуриться. Все лицо его заросло бородой; островком, свободным от волос, оставался один нос. Но и он, испятнанный копотью, сливался с бородой. Одни только глаза белели на этом темном фоне.
Кузница — закоптелая квадратная клеть с погнувшейся жестяной трубой — стояла за деревней, недалеко от дороги и прогона для скота. Рядом с кузней — деревянный, весь в щербинах станок для ковки лошадей. Иные мужики прямо от прогона и вели к нему своих карюх. Кругом — обрезки железа, разное старье, ожидающие ремонта бороны, плуги, телеги. Пахло жженым железом, окалиной, конским навозом, паленым волосом и копытом.
