Он заговорил первым:
— Ты… прекрасно выглядишь. Я думал о тебе каждый день.
Мими смущенно отвела глаза. Она не могла ответить: «Я тоже». Предчувствие нежных слов, на которые она не ответит взаимностью, наполнило ее страхом.
— Твоя фотография была со мной… до прошлого года; та, где ты в свадебном платье.
Мими чувствовала, как ее полосуют ножи вины.
— Охранник отнял ее у меня и прожег сигаретой твое лицо. С тех пор мне пришлось полагаться на память. Это было жестоко.
Мими заставила себя посмотреть на мужа и остановить этот вызывающий жалость поток сантиментов. Она чувствовала, что Эрик хочет прикоснуться к ней, обнять ее, и радовалась, что их разделяет широкий стол. Ей ненавистна была эта дилемма. Инстинктивно она хотела утешить сидевшего напротив мужчину, но Мими знала, что это может быть — и будет — неправильно истолковано.
— Где твой ребенок?
— Наверху.
— Это мальчик?
— Да.
Еще один нож, на этот раз вонзившийся в Эрика. Наступило грустное молчание.
— Значит, проблема была во мне. — Он невесело усмехнулся. — После всего, что говорила моя мать и думал я сам… Этому не суждено было случиться, верно, Мими? Все-таки не суждено. Сколько ему лет?
— Восемь.
Подсчитав, Эрик не выказал никаких эмоций. Мими поняла, что не может выдержать его взгляд, и выглянула в узкое окно, за которым вытягивались зимние тени.
— Где ты… остановился?
— В городе. В отеле, где Виктор Гюго написал «Отверженных». Довольно символично. Там уютно. Последние несколько лет сделали меня неприхотливым.
Мими потянулась через стол и накрыла руку Эрика ладонью. Обоим бросился в глаза контраст между ее изящными пальцами и его узловатой лапой.
— Мне жаль, Эрик. Честное слово, жаль.
— О чем тебе сожалеть? Прошло почти десять лет. Меня не было в живых. По крайней мере, ты так думала.
— Ты знаешь о чем. Это случилось. Я не могу повернуть время вспять. И не хочу. Поэтому мне жаль. Дело не в тебе, Эрик. Вовсе не в тебе. Просто я стала другим человеком. Изменилась. Я не уверена, что ты любил бы меня такой. Я уже не та, что на фотографии.
Настал черед Эрику отворачиваться с болью в прищуренных глазах.
— Я напрасно пришел?
— Нет. Я в свое время поступила точно так же.
— С другим результатом?
Она кивнула.
— Он здесь?
— Его нет дома. Будет позже. Женщина, которая тебя встретила, его жена.
— Как…
— Как мы встретились? Его взяли в плен и отправили работать на ферму. Вот почему мне жаль, Эрик. Я надеялась, что мне никогда не придется рассказывать тебе этого.
— Это все война.
— Да, война. Но не только. И ты должен это понять. Дело не только в войне. Были другие причины. Не думаю, что у нас снова получилась бы семья, Эрик. По крайней мере, счастливая.
Он медленно убрал руку из-под ее ладони и, поглаживая редкие волосы у виска, ответил:
— Наверное, раз ты так говоришь. А я-то думал, что мы были счастливы. Я выдавал желаемое за действительное?
Мими покачала головой, отчаянно выискивая нужные слова.
— Нет. У нас было много счастливых моментов. Потому мне так… трудно… трудно это выразить. Мне ужасно не хочется причинять тебе боль, честное слово, но то, что я должна сказать, ранит, какие слова ни выбирай. По-другому и быть не может. Но я хочу, чтобы ты понимал: тогда я не знала иного. А теперь знаю. Зная то, что я знаю сейчас, я не могу вернуться к тому, что знала тогда. Это невозможно. Жизнь, война и он изменили меня. Я не могу забыть того, что понимаю теперь. Суть в том, что я бы, наверное, все равно узнала — не все, но часть того, что знаю сейчас. Даже без войны и без него. И я сомневаюсь, что ты бы захотел идти со мной по этому пути. Ты не виноват. И тут вообще не может быть виноватых. Просто так бывает, когда слишком рано выходишь замуж.
— Значит, это была иллюзия. Но, возможно, я нуждался в этой иллюзии, чтобы выжить.
Мими повела головой, как будто взвешивая его аргумент.
— Нет. Не иллюзия. Между нами было нечто вполне реальное. Я любила тебя так, как понимала тогда любовь. Но мои понятия изменились. Они должны были измениться, потому что людям свойственно меняться, не так ли? И от того, как ты приспосабливаешься к переменам, зависит, будет ли брак лодкой, в которой путешествуют по жизни, или смирительной рубашкой, которая тебя ограничивает. Теперь я такая, Эрик: настоящая я. Любовница француза и мать незаконнорожденного ребенка — а вовсе не невеста в свадебном платье. Разве тебе нужна такая жена?
