– Ну, чего: жить будем – трави анекдот.
Борюсик лихорадочно пробежался по своим мозговым полушариям. Чего-чего, а анекдотов там не обнаружилось. Он вообще был не мастер запоминать анекдоты. Рассказывать их мог неплохо – но помнил не дольше одного дня. Пытался даже записывать в ежедневник, не раз представлял, что вот будут какие-нибудь судьбоносные с точки зрения карьеры посиделки, все будут рассказывать анекдоты и нельзя будет облажаться в ответственный момент и ничего не рассказать. Так и знал, что именно с этим попадет впросак. Учил же, учил…
– Ну, толстый, напрягись. – Милиционер угрожающе щелкнул затвором. – Считаю до десяти… Раз…
«Иван Васильевич… чего там портянки… у Петьки или у обоих?.. Нет, другое… дальше… б… лиса и волк… короче царь зверей… кто из них, там еще заяц был, – копался у себя в памяти Борюсик. – Это п…дец… что за голова… Нет анекдота про голову? Наверное, нет… Какой же последний я старался запоминать?»
– Шесть… семь…
«Бабы! Где они могут быть? В бане? Дома? У Василия Ивановича? И что? Не помню ни х… В фитнесе? Что они там делали? Пресс качали… а бонуса их, сук, лишили все равно».
– Девять…
– Начальник – пидорас! – громко воскликнул Борюсик.
– Так, хорошее начало… – согласился мент. – Дальше что?
– Начальник – пидорас: это раз, – задумчиво повторил Борис. И вдруг его словно осенило, и он забубнил отрывисто, боясь потерять спасительную нить воспоминаний: – Делятся они не просто на пидорасов… – заблеял Борюсик, в голове которого из какой-то погребенной глубоко в сознании рассылки по электронной почте всплывало что-то мутное. – Начальник – пидорас обычный говорит обычно: «Я тебя сейчас, Салтыков, трахну»; начальник – антипидорас говорит: «Я с тобой, Салтыков, трахаться не собираюсь»; начальник – пидорас-виртуоз заявляет обычно: «Я тебя, Салтыков, так отымею: не успеешь ни вздохнуть, ни пернуть»; а начальник – пидорас – поклонник Гагарина заявляет: «Я тебя сейчас трахну с работы так, что полетишь в космос без ракеты…» А есть еще…
– Ладно, залезайте, развел здесь нудятину…
Когда Борюсик взвалил Андрея на плечи, тот заметно потяжелел. Только при погрузке его в «уазик», Борюсик понял, что узбек умер.
«Все равно бы не успели… – подумал Борюсик. – Не простудиться бы самому».
Он посмотрел на свои красные обмороженные ноги. Он не стал ничего говорить милиционерам, боясь, что они оставят его здесь в лесу. Куда он пойдет босой с мертвым узбеком.
– Извини, брат, – Борюсик с трудом снял с трупа куртку, та, снятая с худосочного тела, еле-еле прикрыла часть его голого большого живота.
«Сейчас бы в Ангарске у мамы… Чай бы с малиной и медом – точно бы не заболел…»
Нужно было как-то согреться, как-то спасти себя в этом большом и злом мире. Столько потрясений свалилось на него в одночасье! Как же защитить свою ауру от всего этого? Он вспомнил, как в книге о Гарри Поттере волшебники оборонялись от дементоров воспоминаниями о сильных положительных эмоциях. Наверняка в этом что-то было и стоило попробовать. Он сосредоточился что есть силы.
Что же представить? Неужели как он лежит на простыне в васильках и семейных трусах и Ангелина выходит из ванной? А почему бы и нет? Главное, чтобы получилось и образовался этот… большой защитный шар… как его…
Сосредоточиться было, однако, нелегко. Неслабо их все-таки там в школе волшебников тренируют, чтобы вот так вот – раз! И в нужный момент собраться с мыслями.
Борюсику все больше представлялись почему-то страшные куклы, которые раскладывала Ангелина. Носастые, в капюшонах, похожие на смерть. Он больно ударился головой о железную стенку «уазика», тот подпрыгнул на каком-то ухабе. Борюсик почесал ушибленную голову и улыбнулся.
«Папуа!» – вспомнилось ему третье слово сына. Гордость разлилась по его груди.
– Не мамуа, б…дь! И не бабуа! А – папуа! – вслух произнес он. И подумал про себя: «Какие бабы дуры!»
– Это ты по-каковски там бормочешь? – через маленькое зарешеченное окошко брякнул милиционер. – Тоже чурка, что ли? А говорил, из Сибири…
И тут Борюсик чуть не сделал еще одну ошибку.
– Сам ты чурка московская, – бросил он милиционеру.
