— И я тоже… Потом разве ты не слышал, как говорят: теперь я совсем другой человек, словно заново родился… Человек может в жизни своей несколько раз рождаться.
— Я не узнаю тебя, Поликарпик, — удивился Тезей, — а наши близкие?
— А наши боги, — не уступал Поликарп, — а эта земля, а дети, а женщины и старики. Все это наше всякий раз, и все это — тоже мы… Я ведь о другом. Ты не сможешь изменить своего прошлого, даже если его стыдишься. Но ты можешь измениться сейчас и менять нечто вокруг. Скажем, своих палконосцев.
— К чему ты клонишь?
— Все к тому же… А, знаешь, что по-своему неизменно? Мысли. Они свободны всегда. Особенно когда близки истине. Они вольны каждому принадлежать. И тебе, каков ты сейчас, и тому, кем был прежде.
— То есть, что есть самое-самое мое, оно и — всеобщее… — удивленно уточнил Тезей.
— Умница, — обрадовался Поликарп. — Как ни странно, то же происходит и с человеческими чувствами.
— И все-таки, к чему ты все это?
— Чтоб тебя развеять окончательно… Да и твои афиняне готовы меняться, заждались уже… Помнишь, перед твоим уходом в Афины мы говорили о народовластии. Так дай афинянам народовластие… Из-за уважения к тебе они все еще терпят затянувшийся траур по твоему отцу. Но сколько можно? Они заждались перемен так, что готовы стать другими… Воспользуйся этим, дай им народовластие.
— А что, надо это подготовить, — увлекся Тезей.
— Вот! — возликовал и Поликарпик. — Вот! Этим и займись.
И тут только заметили братья, что въехали в Афины. Была бы в нижнем городе стена, как в Акрополе, то, чего доброго, врезаться в нее могли сходу. На въезде их тут же, разумеется, углядели зеваки.
— Вот они, твои палконосцы, — сказал Поликарп, словно споткнулся.
А поскольку нет на свете осведомленней зевак, то эти добровольные глашатаи, стуча палками о твердь улиц, вскоре взбудоражили весь город. Тезей ожил! — разнеслось повсюду. Одни рассказывали, что при въезде в город Тезей даже смеялся. Сами-де слышали. Хохотал, — добросовестно поправляли их другие. Заглянул в расселину преисподней, будучи в Колоне, уточняли некоторые, и расхохотался.
Кстати, о палках, служивших афинянам тростями. Остальные греки отмечали привычку обзаводиться тростями как присущую только жителям Аттики особенность. И посмеивались. Добро бы старики. А здесь и молодые без трости на улицу не выходили. Палконосцы — называли аттических афинян. Еще и — стукачи. Вроде бы нелепая деталь — у всех палки в руках. Если не подумать хорошенько. А если подумать? Дело в том, что афиняне первыми среди древних греков стали в мирное время выходить на улицу без оружия. По всему остальному материку мужчины оружия из рук не выпускали. Некоторые и дома с ним не расставались. Конечно, всюду по-своему — и в Коринфе, и в Трезене, и в Спарте даже. А вот в Фивах или вокруг Фив, или в какой-нибудь Акарнании, да и рядом с Афинами, в Фессалии тоже, мужчина без оружия — разве мужчина. То-есть на землях плодороднейших. Можно сказать, такие земли сами родят. Их ковырни да семя брось. Вырастет. Не так чтоб густо будет плодов, но ведь и забот почти нет. Прямо золотые времена Крона. Потому эти земли их хозяева и обрабатывать не учились толком. Больше охранять были горазды, чем обрабатывать. А если совсем перестанут родить?.. Переберемся вон за ту гору. Туда же — если более сильные соседи выгонят. Поэтому же и деревьев не сажали — дело долгое и потому совсем ненадежное. Так и блуждали греки по плодородным материковым землям. Богатство, что под ногами, как бы и не очень считается. Единственный достаток — оружие в руках. Без него ты и шага не ступишь, и себя не защитишь, — поселки без укреплений, дороги не безопасны.
Аттика же по скудости каменистой почвы долго не привлекала к себе кого-нибудь со стороны. Потому афиняне и их соседи могли гордиться своей исконностью. Тем, что они такие же местные, как и здешние кузнечики, прямо из земли, из камней родились.
Правда, кто почище, да посостоятельней, кто с табличками не расстается и с заморскими свитками, кто горазд рассуждать о всяких отвлеченных материях, скептически улыбались. И не потому, что камни не могут в людей превращаться — все в руках богов. Нет, они считали: по-настоящему-де местные в Аттике только пелазги, которые когда-то стены Акрополя строили. Пелазги, по большей части живущие сейчас в Фессалии.
