– Что тебя встревожило, Бурангул?
Сотник ответил не сразу. Сначала стрельнул узкими глазками по сторонам. Потом заговорил:
– Происходит что‑то необычное, Вацалав.
– Что именно?
Бурангул замялся. И вместо ответа сам задал вопрос:
– Могут ли волки лазить по деревьям?
Гм‑м, неужели настолько велик суеверный ужас степняка перед лесом?
– Ты о чем, Бурангул?
Вновь юзбаши не торопился с ответом. Он еще раз огляделся.
– Я был лучшим охотником в нашем роду, и мой глаз редко ошибается.
– Ну, и?
– Вон там, – Бурангул указал взглядом в сторону необхватной ели, тяжелые лапы которой нависали над самой дорогой. – Наверху. Там только что мелькнула волчья шкура.
– Стоять! – рявкнул Бурцев, резко вскидывая руку. Дружина новгородцев и кочевников‑степняков остановилась. Кони всхрапывали, люди тихонько переговаривались. Поднялись шиты, кто‑то потянул из ножен сталь.
– Никому не двигаться! – приказал Бурцев. – Бурангул – со мной!
Вдвоем они приблизились к дереву, на котором татарскому сотнику померещился волк.
– Дядька Адам! – громко окликнул Бурцев. Лесное эхо отозвалось сразу. Человек – нет. Он сложил руки рупором:
– Дядь‑ка А‑дам!
Эхо. Тишина. Неужели ошибся? Да мало ли шастает нынче по польской глухомани волчьешкурых лесных братьев. Но до чего же не хотелось бы сейчас драться ни с разбойниками, ни с партизанами за право проехать через злополучный ельник.
– Освальд! Збыслав! – позвал Бурцев. – Это я, Вацлав!
Треск ветвей справа… Чуткий татарин вскинул лук.
Всадник, что продирался к лесной дороге, орудовал мечом как мачете, прикрываясь щитом от сучьев, норовивших расцарапать лицо. Знакомый щит! И выцветший потускневший герб тоже: серебристая башенка на синем фоне. Да и эти пышные усы не узнать невозможно. Освальд!
– Опусти оружие, – шепнул Бурцев сотнику.
– Но…
– Я сказал, опусти.
Тетива лука ослабла, наконечник стрелы склонился к земле. Это, конечно, ничего не значит. Пальцев‑то с тетивы Бурангул не убрал, а навскидку он тоже бьет неплохо.
Глава 69
Добжиньский рыцарь, выбравшись на дорогу, остановил коня напротив Бурцева. Усмехнулся – не то чтоб по‑доброму.
– Ты все‑таки якшаешься с язычниками, Вацлав? Гляжу, в большие паны у них выбился!
Свой меч Освальд уже спрятал в ножны. Рука его теперь лежала на булаве, притороченной к седлу. Раньше у добжиньца такого оружия не было. Интересно, откуда взялся этот увесистый трофей?
– Выходит, рыжий Яцек не лгал, – продолжал Освальд. – Только ума не приложу, почему ж тогда ты побил Збыслава на Божьем суде? И против татар под Вроцлавом рубился так славно! Пороки их пожег. Правда, князька захватить не смог. Или не захотел? Хитер ты, Вацлав, ох хитер…
– Не в хитрости дело, – ответил Бурцев по‑польски. – Просто ты решил от меня избавиться, а я нашел себе новых союзников.
– Ну‑ну… – еще раз оскалил зубы рыцарь.
Молодой горячий конь под ним грыз узду и приплясывал. Освальд, однако, крепко держался в седле, а сильного скакуна утихомиривал едва заметными движениями пальцев и пяток. Быстро же добжи‑нец оправился после Вроцлава…
– Вижу, твои раны зажили, Освальд.
– С Божьей помощью. Сабли язычников не всегда секут насмерть.
Быстрый взгляд в сторону Бурангула… Сотник слов польского рыцаря, конечно, не понял, однако презрительные нотки распознал безошибочно. На лице татарина не дрогнул ни единый мускул. Зато чуть шевельнулся наконечник стрелы, не убранной с тетивы. Сабли саблями, но смерть, затаившаяся в этом кусочке заточенного металла, своего не упустит. Бурцев на всякий случай двинул лошадь, вклиниваясь между добжиньцем и татарским юзбаши. Кровопролитие сейчас крайне нежелательно.
– Сабли язычников, Освальд, могут оказаться полезными. К тому же со мной идут не только татары, но и русичи из новгородской дружины.
– Что язычники, что пособники византийской ереси – для доброго католика все едино!
Однако, судя по тону, рыцарь говорил сейчас не то, что думал. Или не совсем то. Освальд был заинтригован.
– И те, и другие бились против тевтонов, выступивших на стороне Генриха Силезского. А орденских братьев, помнится мне, ты жалуешь еще меньше, чем иноверцев. Литвин Збыслав и прус дядька Адам тоже ведь язычники…
