Бурцев не успел опомниться, а неудобная корзина с платьями уже оттянула руки. Но вообще‑то новая знакомая дело говорит. Не хватало сейчас попасть в темницу или на эшафот! Он последовал за девушкой. М‑да, а корзиночка‑то увесистая, даром что одни тряпки в ней.
– Для кого платья?
– Для госпожи моей, – затараторила Ядвига. Отойдя от опасного трактира пару кварталов, она снова расслабилась, заулыбалась. – Нынче люди осады и голода боятся, так что на рынке съестного днем с огнем не сыщешь, зато одежду добрую за полцены купить можно. Так что я сэкономила сегодня не одну гривну и целую уйму скоецев и грошей. А мне так и сказано было: что останется, мол, то – твое.
– Поэтому ты такая веселая? – усмехнулся Бурцев. Жизнерадостная Ядвига нравилась ему все больше.
– А чего грустить‑то? Уныние – грех, Вацлав.
– А татары как же, в грех этот тебя не вгоняют?
Горожанка только отмахнулась:
– Подумаешь, татары. Они ведь тоже не всесильны. И на них управа скоро найдется.
Бурцев насторожился:
– Откуда ж такая уверенность?
– У нас в доме сейчас разные паны бывают. И простые рыцари. И знатные. И очень знатные. Очень, Вацлав! Как послушаешь их беседы, так и татары не страшны. Рать против племени Измайлова собрана великая. А еще большая рать подступает к Легнице из Богемии. Чешский король к нам на подмогу идет.
Вот оно! То, за чем он шел в злополучный трактир.
– И когда же богемское войско вступит в Легницу?
– Сегодня после утренней службы в храме Богородицы паны говорили, что три дня ждать осталось.
Славно! Как, оказывается, просто добываются военные тайны.
– Ты того, Ядвига, – Бурцев замедлил шаг. – Бери корзину, а я пойду, пожалуй. Дела у меня, понимаешь.
– Куда это ты пойдешь? – Она и не подумала забирать корзину. Зато вдруг прильнула к нему всем телом. Бурцев вновь почувствовал волнующую упругость девичьей груди. – Никуда я тебя не отпущу. Я еще должна отблагодарить тебя за свое спасение, мой храбрый кмет. А о благодарностях моих еще никто не жалел.
Пухленькие губки раздвинулись. Уже не в насмешливо‑лукавой, а в страстной, томной, манящей улыбке. Глаза заблестели призывным блеском. Что‑то в Ядвиге было сейчас от Аделаиды. Не настоящей, а той, что являлась Бурцеву в мечтах и снах, той, для которой нет никакого дела, благородный рыцарь он или безвестный кмет…
– А если уйдешь от меня сейчас, Вацлав, я ведь могу принять тебя за татарского лазутчика. Ишь, вызнал у бедной девушки, что хотел, и бросить хочет!
Он едва не поперхнулся. А собеседница прыснула от смеха, глядя в его встревоженное лицо:
– Ты забавный, Вацлав! И до чего ж милый! Пойдем – немного осталось. А делами своими займешься после.
Бурцев тряхнул головой: а почему бы, собственно, и нет! До прихода Венцеслава Богемского еще целых трое суток. Ну а потом… невесть что будет потом. В том мире, куда он попал по воле судьбы и древнеарийской магии, сложить голову можно в любую минуту. И выгорит ли что‑нибудь с краковской княжной, нет ли – все это вилами по воде писано. А он как‑никак здоровый мужик. И сколько времени уже обходился без женщины? Больше семи веков. Ох, ни фига ж себе!
Грудь Ядвиги под зеленой тканью будоражила кровь. Основной инстинкт, однако…
Бурцев помог ей отнести корзину. До самого дома.
По пути девушка болтала без умолку. Он узнал, что до прихода татар Ядвига состояла в услужении у богатого легницкого купца Ирвина, сделавшего состояние на торговле пенькой, льном и суконными отрезами.
– Смешной он такой! – заливисто хохотала Ядвига. – Все норовил ко мне под юбку залезть, пока супружница не видит. А у самого рога – в дверь не пройти. Женушка‑то его давно уж полюбовничка завела – десятника городской стражи. Я купчишке отказала в ласках. Осерчал он – жуть. Грозился выгнать меня, да жена не позволила. Я ведь милому ее записки ношу. А коли меня прогнать, кто службу эту тайную справлять будет? Так Ирвин в отместку удумал мне жизнь испортить: запретил парней водить. Самолично, бывало, по ночам за дверью следил. Но дверь дверью, а окно на что? Так вот и жили. Потом татары эти проклятущие объявились. Войско Генриха Благочестивого в Легнице встало. Во все лучшие дома паны рыцари на постой разместились. Купчишке нашему заплатили хорошо и вежливо попросили освободить хоромы. А Ирвин тому только рад. Как узнал, что язычники идут на Легницу, – жену с добром в охапку – и прочь из города. А меня вот брать с собой не захотел. Да и супружница его не настаивала – перепугалась сама, стала сразу женушкой покорной и благоверной. Но новые хозяева меня в доме Ирвина оставили. Толковая служанка – она всем нужна.
