– Хрен с вами, – пробормотал Бурцев.
Новгородцы заулыбались. Кхайду понял, что предложение принято. И тоже довольно осклабился. Хан вовсе не горел желанием устраивать показательную казнь за непослушание для своевольного, но перспективного воина.
Кхайду повернул коня к своему шатру. Нукеры‑гвардейцы последовали за своим предводителем. Среди пороховых россыпей остался только Сыма Цзян. Желтолицый старик сокрушенно качал головой.
Принимая командование, Бурцев наивно предполагал, что под началом сотника‑юзбаши состоит именно сотня бойцов, ну, может быть, плюс‑минус лапоть, то есть рота или около того. Однако четкое деление на десятки‑арбаны, сотни‑ягуны и тысячи‑минганы усматривалось лишь в татаро‑монгольских туменах. Так, поредевший после схватки с куявцами отряд Бурангула Кхайду‑хан дополнил воинами из другой потрепанной в боях сотни. В результате получилась полноценная рота «коннострелков».
Союзников же татаро‑монголы редко мешали ео своими воинами, и в этом, пожалуй, был определенный смысл: управлять в сражении разноязыкой ратью, привыкшей и воевать по‑разному, все‑таки проблематично. А посему союзники дробились на десятки и сотни самостоятельно и иногда образовывали особые воинские единицы.
Свою дружину русичи именовали не сотней‑ягуном, а полком. По давней новгородской традиции, состоял он приблизительно из двухсот воинов конной рати с запасными лошадьми. Как растолковал Дмитрий, в Новгороде вообще имелось лишь два рода войск: рать конная и рать пешая, или ладейная, то есть передвигавшаяся на ладьях. Как таковые, отсутствовали даже лучники, которым положено завязывать сражение. Луками и арбалетами в той или иной мере владели все воины, но перестрелкам с врагом они всегда предпочитали рукопашную.
Хотя новгородский «полк» и понес ощутимые потери, все равно таким количеством людей Бурцеву командовать еще не приходилось.
– Привыкнешь! – подбодрил его Дмитрий. – Главное, что новгородцы тебя зауважали. Ну, осваивайся пока, а я пойду. Ребята мои нашли тут раненых куявцев – двух кнехтов и факельщика. Надо бы отвести их к Кхайду. Может, расскажут чего…
– Иди, – согласился Бурцев. – Мне тоже тут нужно…
Как на древнерусском сказать «перетереть базары», он не знал.
– Надо мне, в общем…
Бурцев направился к пороховому запасу татаро‑монгольского войска, где среди трупов и затоптанных турсуков уже суетился Сыма Цзян, сгребая рассыпанный порох в невесть откуда взявшиеся мешки и мешочки.
– Эй, Поднебесная! – негромко окликнул Василий по‑татарски. – Как там тебя, Сема Цзянов…
Пожилой китаец поднял голову. Вблизи он казался еще старше. Такому место не в походе, а в мягкой постели с «уткой» под кроватью
– Что угодно, великая юзбаши Васлав? – Улыбка китайца напоминала сейчас одну из многочисленных морщин на смятом желтом лице.
– Дед, это ты подбивал хана утыкать нас стрелами вместе с поляками?
Ротовая морщина азиата стала шире. В ней появились зубы. Весьма даже неплохие для такого возраста – крепкие, острые. Китаец поднялся, едва достав седой макушкой до груди Василия.
– Порошок грома и молнии способна сотворять чудеса, юзбаши Васлав. – Китаец, по своему обыкновению, смешно коверкал татарскую речь. – Моя порошок крушить каменя и броня. Моя порошок вселять ужас в сердце врага. Моя порошок нужен, чтобы всегда был победа. Злая поляка поджигать моя порошок. Без порошок нет победа…
– Вообще‑то для победы нужны еще и воины. Причем живые, а не перебитые стрелами. С одним порошком много не навоюешь, старик.
– Воины у хан Кахайду много, громовой порошок мало, храбрая русича, – упрямо твердил китаец.
Бурцеву захотелось отвесить ему пару оплеух, чтоб раз и навсегда вышибить из ханского советника эту махровую азиатчину. Генералы всех времен и народов, которые ни в грош не ставят солдатские жизни, были ему крайне несимпатичны. Но ведь не драться же со стариком, в самом деле!
Китаец тем временем вновь склонился над пороховыми россыпями.
– И все‑таки, дед, – Бурцев склонился к старику, тронул за плечо, несильно, но ощутимо сжал пальцы. – Впредь не давай хану подобных советов. Иначе я за себя не руча…
