«Сегодняшняя ночь посвящается грудям, – покачал головой дон Ригоберто. – А что, если мы с Браусеном всего лишь парочка шизофреников?» Впрочем, это его ни капли не волновало. Закрыв глаза, он видел, как подруги раздеваются в маленьком, обитом деревом предбаннике, непринужденно, без тени смущения, словно привыкли проделывать это несколько раз на дню. Развесив одежду на крючках, они завернулись в широкие полотенца, продолжая оживленно болтать о своих делах, совершенно не волновавших дона Ригоберто. Толкнув легкую деревянную дверь, они прошли в маленькую комнатку, наполненную клубами пара. Дону Ригоберто сделалось так жарко, что пижама намокла от пота, прилипнув к спине, груди и ногам. Густой пар отдавал не то сандалом, не то сосной, не то мятой. Дон Ригоберто испугался, что его заметят. Однако подруги не обращали на него ни малейшего внимания, словно он был невидимым или его вовсе не было в комнате.
– Никаких искусственных материалов, никакого силикона и прочей гадости, – рассказывала донья Лукреция. – Ничего подобного. Они взяли ее собственную кожу и мышцы. Один кусочек из живота, другой – из ягодицы, еще один – из бедра. И нигде не осталось ни следа. Кожа гладкая-гладкая, клянусь.
В действительности так оно и было. Женщины сбросили полотенца и уселись на дощатые нары, прислонившись спиной к стене. Места в тесной парной было совсем мало, и подругам приходилось сидеть, тесно прижавшись друг к другу. Дон Ригоберто с трудом различал очертания их тел сквозь клубы пара. Картина была куда заманчивее «Турецкой бани» Энгра, на которой обилие нагих тел не давало зрителю сосредоточиться, – проклятый коллективизм, чертыхнулся дон Ригоберто, – здесь обеих подруг можно было как следует рассмотреть, ничего не упустив из виду. К тому же на картине Энгра тела были сухими, а донья Лукреция и ее товарка через несколько мгновений с ног до головы покрылись хрустальными капельками. «Они прекрасны, – подумал взволнованный дон Ригоберто. – И вдвоем еще прекраснее, чем поодиночке, словно красота одной бросает отсвет на другую».
– У нее не осталось даже намека на шрам, – продолжала донья Лукреция. – Ни на животе, ни на ягодице, ни на бедре. А на груди и подавно. В это просто невозможно поверить.
Дон Ригоберто верил. Как же иначе, если он видел это совершенное творение и мог коснуться его, если бы протянул руку. («Бедняжка», – посочувствовал он жене посла.) Дочь пустынной страны была заметно смуглее подруги; волосы у Лукреции были черные и мягкие, а у алжирки – сухие, жесткие и отливали хной, однако, несмотря на очевидные различия, женщины, презиравшие моду на худобу и спортивный стиль, походили друг на друга ренессансной телесной роскошью, блистательной пышностью грудей, бедер, ягодиц и плеч, манящими округлостями, полными, твердыми, упругими, – ему не было нужды прикасаться к ним, чтобы узнать это, – словно их поддерживали невидимые корсеты, пояса и подвязки.
– Она столько пережила во время этих операций и лечения, – пожалела подругу донья Лукреция. – Но это сильная женщина, она не сдалась, решила, что справится во что бы то ни стало. И справилась. Разве она не великолепна?
– Ты тоже великолепна, – провозгласил дон Ригоберто.
Воздух в бане был нестерпимо горячим и влажным. Женщины дышали глубоко, и при каждом вдохе их груди медленно вздымались, словно морские волны. Дон Ригоберто пребывал в трансе. О чем они говорили? Отчего в их глазах светилось лукавство? Он навострил уши.
– Не может быть. – Донья Лукреция с преувеличенным изумлением взирала на бюст жены посла. – С ума сойти. Как настоящие.
– Муж говорит то же самое, – улыбнулась жена посла, поворачиваясь так, чтобы подруга могла лучше рассмотреть ее груди. Женщина говорила с легким акцентом, напоминавшим французский, но «р» и «х» у нее определенно были арабскими. («Ее отец родился в Оране и играл в футбол с Альбером Камю», – решил дон Ригоберто.) – Говорит, они стали лучше прежних. Ты, наверное, думаешь, что после всех этих операций они ничего не чувствуют? Не угадала.
Она захихикала, изображая смущение, и донья Лукреция тоже рассмеялась, слегка похлопывая себя по бедру, чем привела дона Ригоберто в исступление.
