– Это как? – нетерпеливо встряла Тете Баррига.
– Я делал так, чтобы у танцовщиц на сцене торчали соски.
Для этого он держал за кулисами миску со льдом. Девушки, все в блестках и перьях, с изогнутыми ресницами и длиннющими ногтями, в микроскопических бикини и с пышными плюмажами, с выставленными напоказ ляжками и грудями, по очереди представали перед Фито Себольей, чтобы он натер их соски кубиками льда. Девицы, взвизгнув, выбегали на сцену, и грудки у них торчали, как холмики.
– И это действует? – с энтузиазмом спросила Тете, искоса бросив взгляд на свой хилый бюст; ее супруг неловко закашлялся. – Если потереть льдом, они правда станут…
– Твердыми, крепкими, упругими, наливными, стоячими, торчащими, плотными, каменными, – построил синонимический ряд Фито Себолья. – И продержатся ровно пятнадцать минут.
«Действует», – подумал дон Ригоберто. Полоска неба в щели между шторами начала светлеть. Еще одно утро без Лукреции. Не пора ли будить Фончито в школу? Еще нет. Разве ее здесь не было? Как в ту ночь, когда он опробовал рецепт из Фоли-Бержер на ее прекрасной груди. Он видел, как затвердели темные, в золотистом ореоле соски жены, прикоснулся к ним губами, почувствовал, какие они упругие и холодные. Тот эксперимент стоил донье Лукреции сильной простуды, которую впоследствии подхватил и он сам.
– Где у вас ванная? – спросил Фито Себолья. – Мне руки помыть, не подумайте чего плохого.
Лукреция провела его по коридору, стараясь соблюдать дистанцию. Она боялась, что наглец снова попытается ее схватить.
– Я запал на твою квартероночку, – разглагольствовал Фито, покачиваясь из стороны в сторону. – Я еще какой толерантный, по мне хоть белые, хоть черные, хоть желтые – лишь бы фигурки были хороши. Ты мне ее не подаришь? А если хочешь, продай. Я хорошо заплачу.
– Ванная здесь, – отрезала донья Лукреция. – Вымой заодно и рот, Фито.
– Слово хозяйки – закон, – пробормотал Фито Себолья и, прежде чем донья Лукреция успела увернуться, ухватил ее за грудь. Впрочем, негодяй тотчас отдернул руку и юркнул в ванную: – Прошу прощения, ошибся дверью.
Донья Лукреция вернулась в зал. Гости уже начали расходиться. Женщина дрожала от гнева. На этот раз она откажет этому дикарю от дома. Обменявшись с гостями последними банальностями, донья Лукреция проводила их в сад. «Это последняя капля, последняя». Время шло, а Фито все не объявлялся.
– Стало быть, он ушел раньше?
– Я тоже так подумала. Решила, что он сбежал через черный ход. Но нет. Он затаился.
Гости разошлись, ушел нанятый на вечер официант, мажордом и кухарка помогли Хустиниане погасить фонари в саду и включить сигнализацию, пожелали хозяйке спокойной ночи и отправились спать в домик для прислуги за бассейном, а сама Хустиниана, которая спала наверху, напротив кабинета дона Ригоберто, мыла на кухне посуду.
– Фито Себолья спрятался где-то в доме?
– В сауне, наверное, или в саду. Дождался, пока все разойдутся, а мажордом с кухаркой отправятся спать, чтобы вломиться на кухню. Словно вор!
Усталая донья Лукреция прилегла на диван в гостиной: она все не могла прийти в себя. Мерзавец Фито Себолья больше не переступит порога этого дома. Она спрашивала себя, стоит ли рассказать обо всем Ригоберто, когда ночную тишину разорвал пронзительный вопль. Он долетел из кухни. Донья Лукреция вскочила и бросилась на крик. Распахнув дверь в белоснежную кухню – изразцы на стенах поблескивали в ослепительно ярком свете, – она застыла на пороге. Дон Ригоберто щурился на полоску света между гардинами. Он видел: Хустиниана, брошенная навзничь на сосновый стол, из последних сил отбивалась от пьяного сластолюбца, который слюнявил ее поцелуями, издавая нечленораздельные звуки, по всей вероятности означавшие сальные комплименты. В дверях виднелся размытый силуэт доньи Лукреции. Ее оцепенение вскоре прошло. Дон Ригоберто едва не задохнулся от восторга при виде дивной красавицы, которая, словно фурия, бросилась на Фито Себолью, схватив первое, что попалось под руку – большую скалку, и принялась колошматить его, выкрикивая оскорбления:
– Подлец, развратник, бесстыдник, трус!
