- Повсеместное распространение знаков и случайные пробы ничего не доказывают, - резко сказал он. - Хуже того, дают почву для спекуляций.
- Ныряет, выныривает и снова ныряет, - загадочно пробормотал Чинков. Монголов видел лишь его склоненную голову с могучим покатым и гладким лбом.
- О чем вы? - спросил Монголов. Чинков молчал. За палаткой послышалось ворчанье Куценко, шаги.
- Пойдемте! - быстро сказал Чинков. Они вышли из палатки. Промывальщик Куценко шел по берегу с детским розовым сачком, каким ловят бабочек, и вглядывался в воду. Чинков воззрился ему в спину, приглашающе помахал рукой. Из палатки рабочих появился… Кефир, почему-то в одном нижнем белье китайского производства. Осторожно покосившись на начальство, он уставился в спину Куценко.
- Гиголов! Ты здесь зачем? - спросил, улыбаясь Монголов.
- Живот болит. Пришел за аптечкой, - сокрушенно прошептал Кефир.
- Каменюку швырни! - неизвестно кому адресуясь, скомандовал Куценко.
Кефир сорвался с места, поднял тяжелый булыжник и замер.
- Пониже меня метров на десять. Бро-о-сь! - не оглядываясь, пропел Куценко.
Кефир охнул, швырнул камень. Взлетели желтые, просвеченные солнцем брызги. Куценко сделал неуловимое в быстроте и точности движение сачком, и в сачке заплясал крупный хариус. Чинков залился тонким счастливым смехом: «Не правда ли, цирк? Пятый год не могу привыкнуть».
- Сейчас еще выну, Илья Николаевич, - сказал Куценко и сердито добавил:
- Ты больше-то не швыряй, дурило. В океан рыбу прогонишь.
Кефир восторженно выпрямился: «Слышь, у тя глаза на затылке, што ли?»
- Да-а-вай, да-а-вай! - лениво протянул Куценко. Было тихо. Пищали комары, светило солнце.
- В рюкзаке коньяк есть. Не откажетесь? - спросил Чинков. Лицо у него было безмятежным.
«А он ничего мужик, - неохотно заключил Монголов. - Вырвался в поле и рад, как пионер в походе».
Чинков с посапыванием копался в рюкзаке. У Монголова снова резко заныл живот, голова закружилась, и он подумал, уверовал вдруг, что в главном инженере сидит какая-то чертовщина, что он, Монголов, присутствует при непонятной игре. Дело вовсе не в том, что Чинкову взбрела блажь искать золото. С неясной тоской Монголов подумал еще, что песенка его подходит к концу, да-да, пенсия на пороге и освободи место другим. Даже на фронте, где люди весьма склонны к приметам и суевериям, Монголов меньше других был склонен к мистике. Но сейчас - накатило, и он даже выпрямился, даже одернул складки несуществующей гимнастерки под несуществующим ремнем и мысленно произнес приказ: «Отставить, Монголов! Спокойно! Все в полном порядке». Все это промелькнуло в его голове в тот краткий миг, пока главный извлекал из рюкзака завернутую в шапку бутылку коньяка «Армения». Будда достал бутылку, посмотрел на свет, оглянулся кругом, и тотчас, точно привлеченный этим магнитным взглядом, из-за откоса выполз Куценко с хариусами, оттягивающими мокрую сеть сачка. Следом, не сводя обожающих глаз со складок на затылке промывальщика, шлепал босыми ногами Кефир.
- Штаны не надо носить? - насмешливо спросил Чинков.
- Счас! - Кефир с деланным смущением устремился к палатке. Вышел оттуда в штанах, но с кружкой.
Чинков засмеялся сдавленным кудахтающим смешком, пальцем поманил к себе Кефира и пальцем же показал на бутылке отметку.
- Извини, бутылка всего одна.
Кефир жестом заверил его в своей глубокой алкогольной порядочности. С кружкой он отошел от палатки, сел на землю и тонко посвиристел. От обрывчика к нему тотчас запрыгал толстый желтый зверек - евражка Марина.
- Давай устроим, Марина, отдых трудящихся, - бурчал Кефир. - Сейчас я тебе сыру дам. Хошь плавленого, хошь голландского от империалистов.
Евражка Марина, северный суслик, тонко попискивала, стоя на задних лапках. Раскосые глазки преданно смотрели на Кефира.
- Кадры у вас… Владимир Михайлович, - растроганно сказал Чинков. - Я, знаете, люблю настоящий северстроевский кадр. Помню, у меня журавля держали, Степу. Отравился чем-то и умер. Такое горе было… «Не лезь, не мешай, начальник, нам Степу жалко. Ты и не знаешь, какой он был человек». Да!
Они снова прошли в камеральную. В полумраке ее коньяк, налитый в кружки, казался густым, как олифа. Чинков со слоновьей грацией сидел на стуле. Вошел Куценко, принес две открытые банки шпротов, пачку галет в алюминиевой миске. «Уха будет через пятнадцать минут», - сказал он и вышел. Было нестерпимо тихо. Западная стенка палатки нежно окрасилась розовым. От этого было грустно. Боль в желудке не отпускала Монголова. Он знал, что от коньяка ему будет хуже - придется пить соду и, пожалуй, не спать ночь. Но в «Северстрое» от выпивки отказывались только под предлогом болезни. Монголов считал, что если дела в партии идут неудачно, про болезнь говорить он не имеет права. «Не ко времени, ах не ко времени», - думал Монголов.
