«Но если бы в бурную ночь облили керосином терновые заросли, — рассуждал наш богатырь, — все защитники крепости сгорели бы, как мыши в пылающей скирде».
Керосин? Опомнись, Лайош Дюла, а был ли тогда керосин? Он таился в недрах земли и глубинах времени, а зал крепости, похожий на конюшню, освещали смоляные факелы или свечи, а иногда костер. Над его пламенем жарились на вертеле метровые сомы или поросята, которыми брезговали глупые турки.
Дюла припомнил все это, и воспоминания были такими свежими, что он почуял даже запах жареного поросенка. И у него потекли слюнки. Что же тут удивительного, если в горячке боя он адски проголодался?
Он даже не заметил, что двигаться ему стало легче, что спину больше не жгло. И когда он нагнулся за книгой, кожа на его плечах не начала рваться на лоскутки.
— Помазать тебя? — тотчас спросила Плотовщика тетя Нанчи, жаждавшая постоянно кормить его или лечить.
— Попозже, тетя Нанчи.
— Может, съешь чего-нибудь?
— Ну, немножко…
Тетя Нанчи так стремительно понеслась к кладовке, точно там начался пожар.
— Я уже приготовила немного творога со сметаной. И свежий хлеб есть.
Творог со сметаной, которого было «немного», появился на столе в огромной миске.
— Мне столько не съесть, тетя Нанчи. Старушка лишь махнула рукой:
— Там увидим.
И выяснилось: не то творог оказался необычайно вкусным, не то во время сражения у нашего Плотовщика совсем подвело живот, но замечательное блюдо мигом исчезло, и потом Дюла с трудом нагибался не из-за обожженной кожи, а лишь из-за битком набитого желудка.
— Теперь ступай гулять, но сначала я тебя помажу. К завтрашнему дню все у тебя как рукой снимет.
Дядя Матула придет чуть свет.
Знаю. Я соберу мешок.
— Тетя Нанчи, а можно мне угостить дядю Матулу? Я и вчера его угощал.
— Ну конечно.
— А он сказал, что так вкусно умеет жарить цыплят только тетя Нанчи.
— Старый плут! Ему-то известно, как я готовлю. Впрочем, он человек порядочный, мастер на все руки, ничего не скажешь.
После этого Дюла с легким сердцем пошел в сад, потому что ему не нравилось, когда Матулу ругали, но теперь он усвоил, какой надо повернуть кран, чтобы выпустить из тети Нанчи пар неприязни.
Сад был овеян покоем раннего летнего вечера. Иногда слышался шлепок упавшего яблока, насвистывала на флейте иволга, которая, как выяснил сегодня Дюла, принадлежит к отряду воробьиных.
Прежде Плотовщику казалось, что эта пестрая птица насвистывает: «Судья плут, судья плут!» Но теперь он решил, что желтенькая флейтистка не бранит судей. Незамысловато и слегка однообразно звучала ее песенка, но без нее, наверно, безжизненно и тихо стало бы летом в вечернем саду и не созрели бы ягоды на тутовом дереве.
Ведь пока солнце не опустится низко, другие птицы молчат: и певец сумерек — черный дрозд, и певец прохладного вечера — соловей. А когда под тяжелым крылом мрака саду снится зима и змея выползает на дорожку, какая птица пролетит там, кроме большеглазой совы, которой не нужен свет, чтобы поймать беспечную мышь!
Дюла думал об этом и находил — скорее даже чувствовал — удивительную простоту и закономерность в порядке вещей, настолько естественном, что его уже нельзя назвать законом. Иволга не способна говорить иначе, в другое время, и все птицы, все живые существа, кроме человека, способны выражать лишь то, что ощущают на самом деле.
Наш Плотовщик вспомнил легенду о плоте и впервые немного смутился.
Прекрасная штука это «бы», думал он, но хватит злоупотреблять им, когда действительность так прекрасна. Надо только поближе подойти к ней и приглядеться: ведь он, по-существу, еще ничего не знает. Все представляет собой волнующую тайну, стоит посмотреть на землю, где ползают муравьи, перетаскивая свои яйца, или на небо, где уже показалась половина лика ущербной луны.
Что будет с муравьиным яйцом и что происходит на луне? Почему у орешника зеленые листья и почему он не может стать таким высоким деревом, как дуб? И почему дуб живет двести — триста лет, а помидор только одно лето? Почему черный дрозд зимует здесь, а иволга улетает в Южную Африку? Почему, почему, почему?..
Дюла охотно и много читал, но до сих пор не задумывался над этими вопросами и при чтении не вникал в смысл таких слов, как «зародыш», «личинка», «газ», «турбина», «атом», «радиация» и «электромотор». Из книг он выносил смутное представление о подобных понятиях, но если бы его спросили, что такое атмосфера и что означает «во время оно», он, наверно, ответил бы:
