Толкались боками и деревни, даже «принадлежа» к одному и тому же городу. Здесь также весьма рьяно охотились за «ведьмами», не потому, что эти края так уж сильно страдали от Гнили (она правила бал большей частью в пределах густонаселённого Навсиная), а в силу, как заявил объяснявший всё это Ксарбирус, «извечной склочности обитателей сих мест».
Алхимика оспорил Тёрн, заметивший, что никакой «извечной склочности», равно как и «извечной добросердечности», быть не может, а складывается всё из неких обстоятельств, совершенно особенных для каждого города, каждой страны и каждого народа. Мэтр Ксарбирус поджал губы и менторским тоном объявил, что отрицать наличие предрасположенностей различных народов и рас к тем или иным поступкам может лишь «персона, недостаточно осведомлённая в сравнительной племенологии».
– Ибо где можно найти невысокомерного сидха, миролюбивого дхусса, честного маэда, трезвенника-гнома или человека, отказавшегося от соития, «потому что это непорядочно»?
Тёрн только улыбнулся.
– Не ожидал встретить такого у столь уважаемого и многомудрого мэтра. Всё зависит от обстоятельств. Вот я, к примеру. Я не дхусс, но в это никто не верит. Однако вы назвали б меня воинственным?
– Тебе, шипастый, не помешал бы чуток воинственности, – буркнула сидха.
– Почему? – повернулся к ней Тёрн. – Воинственность проистекает из внутренней пустоты. Из неуверенности. Из потребности постоянно подтверждать самому себе – да, я могуч, меня боятся.
– Уклоняющийся от вызова – трус, – презрительно бросила сидха. – Боящийся схватки и прикрывающий это красивыми словесами – не только трус, но и подлец. Такому нет веры, кто пойдёт с таким, кто протянет ему руку?
– Я, – спокойно сказал Тёрн.
– Неправда твоя, – проскрипел Ксарбирус. – Наш мир – жестокое место. Сильный и способный биться – только такие могут выжить. Сила, конечно, может принять разные обличья, но готовность пустить её в ход и, как правильно заметила наша прекрасная сидха, не уклоняться от поединка – необходимые составляющие, как в должной алхимической смеси.
Тёрн пожал плечами, шипы колыхнулись.
– Слова и символы, мэтр Ксарбирус. Спор очень давний, нескончаемый. Конечно, людям хочется видеть зримое воплощение своего успеха. Силу, преклонение других, страх. Поджимание хвоста. Но мудрому достаточно иного.
– Ахха, «мудрец свободен даже в тюрьме», – насмешливо процитировала сидха.
Дхусс остался каменно-спокоен.
– Не вижу смысла спорить, честное слово. Убеждают не слова, а дела, да простится мне эта банальность. Быть может, глядя на меня, ты, Нэисс, поймёшь, что не права.
– Тоже мне, ходячий склад добродетелей! – немедленно вскинулась сидха. – Тебя послушать – уши завянут, никакого проповедника не потребуется, чтобы навеки отвратить от всего, что ты тут нам втолковывал!
– Прости меня, – кротко отозвался Тёрн. – Я не хотел никому ничего втолковывать. Не хотел никого ни в чём убеждать насильно…
– Стойте, – вмешался Кройон. – Многодостойные, что это там? И не стоит ли нам укрыться, пока не поздно?
Путники давно свернули с торной дороги, пробираясь окольными тропами, – дхусс признался, что не в силах столь часто накидывать заклятье невидимости. Сейчас узкая стёжка, пропетляв по светлым увалам, вывела их на край обширного поля, за разлившимся жёлтым морем виднелись крыши из тёмного тёса.
А навстречу отряду, обхватив руками огромный, выпяченный живот, бежала – или, вернее сказать, как могла быстро ковыляла – молодая женщина в расшитом платке замужней и широкой, до пят, коричневой запылённой юбке с золотой каймою.
Она то и дело оглядывалась, глухо стонала, покачивалась – и вновь бежала. Где-то в отдалении слышался гневный гул многих голосов, вроде как стучали топоры.
– Мэтр Кройон, прошу тебя, оставайся здесь, – коротко бросил Тёрн. – Мэтр Ксарбирус, потребуется ваша помощь…
– Какая? – вскинулся алхимик. – Сумка моя пуста ещё с храма Феникса! А этой селянке вот-вот пора рожать. Уж не думаешь ли ты, дхусс, что мне следует принимать ребёнка?
– Этого ребёнка, может, и следует, – по лицу Тёрна прошла гримаса боли, вновь колыхнулись шипы на плечах.
