— Дикари, — сказал водитель.
Лесь согласился, что, наверно, дикари. То есть обыкновенные цивилизованные люди, которые отдыхают без путевок, диким образом.
Проехал трактор с прицепной тележкой. В ней потряхивалась свежескошенная трава. Не стало слышно запаха бензина и разогретого гудрона. Потянуло зеленым лугом.
— Матушка моя — сено, душе легко… — сказал водитель. — Окашивают обочины.
Встречная «Волга» поглядела на них желтыми, узко поставленными глазами.
— Хороши желтые фары при тумане, — позавидовал шофер.
Проехали через поселок: заборы и деревья побелены, цветут белые акации, в садах у всех деревьев — белые ноги. А дома розовые. На улицах у калиток громоздятся, как огромные муравейники, клубки спутанной сухой виноградной лозы. Трактор приволок ее сюда с плантаций, ненужную, после обрезки.
— А в хозяйстве она в дело пойдет. Хочешь — топи, хочешь — кошару оплетай или забор… — говорит водитель. — Ты вырастешь, кем будешь? А то ступай в виноградарский совхоз работать, красивое дело. Хочешь — вино дави, хочешь — корми виноградом столицу, или дальний Север, или Дальний Восток…
Лесь мотнул головой:
— Не-а. Я летчиком буду. Наверно, на вертолете. У меня уже есть знакомый начальник аэроклуба. И самый лучший курсант — тоже мой знакомый. Он скоро будет на мастера сдавать.
— Ну валяй, будь летчиком.
Мимо проплыла поляна. На ней стояла темная прошлогодняя скирда, как огромный надломленный хлеб — снаружи черный, внутри золотистый.
— А почему коровы не едят? — спросил Лесь.
— Дурные они, что ли, сейчас есть сухое, когда свежие зеленые корма пошли, всё в цвету…
Навстречу проехали один за другим три канавокопателя с ковшами на длинных шеях, с будками водителей на боку, отчего все машины показались Лесю кривоглазыми.
И вдруг ему вспомнился красавец сухогруз.
— Знаете, — сказал Лесь, — я, наверно, все-таки моряком буду, а не летчиком. У меня отец моряк был. И еще у меня знакомый моторист есть. И я был на Судостроительном, видал, как корабли строят…
Шофер даже повернулся к нему:
— Да ну?! И в самих цехах был? И на стапелях?! А мне вот не пришлось, ни разу…
— Ага, был, — ответил Лесь. — Знаете, все корабли электросваркой сваривают, без заклепок, из большущих секций. Мы по пропуску туда ходили, с товарищем, с Вячем. Нас знакомый моторист водил. Он, на верно, сам уйдет в плаванье…
— Хорошее дело, — похвалил шофер. — Поступай в мореходку, тем более отец…
До них донесся голос Полудина:
— Отлично принимали. Цветы, аплодисменты…
С их «Волгой» поравнялась другая, без шашечек. В окно глядела собака спаниель с длинными ушами. Она увидала Леся и стала царапать стекло мохнатой лапой, а потом сунула нос в открытую флюгарку, и ее длинное ухо, развеваясь, легло по ветру.
Было интересно на все смотреть, и потому Леся мало интересовали взрослые разговоры. Но Лесь услышал:
— Преступно зарывать талант в землю, — говорил Полудин. — У меня друг — директор театра, я постараюсь для вас все сделать… Великолепно, что ванна, а не душ…
И мамы Алин голос:
— Театр для меня счастье, я бы так работала… Пусть самые маленькие роли, пусть бы я только говорила: «Барыня, кушать подано!..»
Полудин смеялся:
— Что вы, дорогая, я вижу вас в образе прекрасной Дульсинеи…
Водитель придвинулся к уху Леся.
— Артисты? — спросил он.
— Мы-гы, — ответил Лесь не совсем точно.
— Она красивая, — сказал водитель.
— Она — моя мама, — с гордостью ответил Лесь.
Доехали до дома. Шофер внес наверх желтый чемодан. В прихожей, которая сразу стала маленькой и тесной от присутствия двух мужчин, Полудин долго ковырялся в кошельке, доставая монеты.
— Как же, как же, — говорил он, — вы мне донесли…
— Да не надо, товарищ артист, я из уважения, товарищ артист.
Из стола Леся на время выдернули ноги и сложили их вместе с ящиками и с доской наверх, на полати в прихожей. Ничего, стол, мы еще вернем тебе твои ноги! Но всякие прекрасные мечи, пики и доспехи, которые обнаружились между столом и подоконником, мама Аля велела немедленно выбросить. Золотую рыбку Полудин похвалил, и мама Аля насыпала ей крошек. Глиняную кошку он взял в руки, посмотрел в ее важное, усатое лицо и засмеялся:
