Колотыркин проворчал:
— Хорошо, по шее не надавала!..
И тут, пересекая им путь, из кустов выбежали две серые павы в нежных коронах на маленьких головах. А вслед, в короне невиданной красоты, в перьях, отливающих морской переменчивой синевой, вышел торжественно сам павлин, волоча по гравию длиннейший, в шпагу сложенный серый хвост.
Увидав мальчишек, его величество павлин вздрогнул, издал гортанный тревожный крик и, забыв о важной поступи, по-петушиному отбежал подальше и стал, настороженно моргая круглым глазом.
— Удрал, черт пуганый! — подосадовал Вяч. — Теперь нипочем хвост не раскроет, — и сунул в рот кусок сдобы, предназначенный павлину.
— Мне раскроет, он маленьких не боится, — всхлипнув последний раз, сказал Димка. И затормозил так крепко, словно стоял не на двух своих ногах, а на четырех ослиных. — Хочу хвост!
Сжав в кулаке сдобу, он стал продвигаться к павлину.
Мальчики смотрели вслед. Неужели раскроет? Ну, Димка, еще шаг, еще… Павлин стоял неподвижно. Шея и грудь отливали зелено-сине-фиолетовым. Еще шаг, Димка, еще шаг!
Остановился, оглянулся, громким шепотом спросил:
— А павлины в коронах родятся?
На него замахали руками: да, да, в коронах родятся!
— Или потом вырастают короны?
Закивали: потом, потом вырастают, иди же!
— А человеческие цари, которые в сказках, без корон родятся? На них потом надевают?
Потом надевают, да, да!..
Еще шаг, шаг маленький шажок. Здравствуй, павлин! Во тебе сдоба. С маком. Видишь, я для тебя крошу.
Павлин склонил голову вбок, поглядел, клюнул. Тряся короной, склевал все до крошки. И опять стал, как памятник самому себе и всем павлинам.
— Павлин-павлин, покажи хвостик! — проговорил Димка.
Никакого впечатления.
— Павлин-павлин, па-авушка, ты красивенький!
Моргнул. Один раз. Медленно повернулся, вытащил из-под куста на дорожку длинный, скучный серый хвост.
— Павлин-па-а-а-вушка, ну, пожалуйста…
Уж так пел-распевал Димка, так ласково, что не выдержал, раскололся бы даже тысячелетний камень Гуль, который не берут лютые штормы. А павлин только помаргивал.
— Ну, не хочешь, и не надо! — Димка замотал головой, сообщая мальчикам: не будет сегодня хвоста.
И вдруг раздалось тишайшее, таинственное потрескивание, шелест, шорох. Димка обернулся и замер: происходило чудо. Встряхиваясь, поворачиваясь, как в медленном танце, постукивая перьями, перебирая перо за пером, павлин раскрывал гигантский веер. Он был лучист, как северное сияние, горел холодным золотым пламенем и таинственными синими огнями.
— Тратота татая! — обомлев, сказал Димка.
Павлин, видимо, понял, что Димка хотел сказать: «Красота какая». Он глядел на маленького человека блестящим торжествующим глазом. Он забыл про старших мальчиков. Он показывал свою красоту только Димке, и гордился, и радовался вместе с человеческим детенышем. Они были вдвоем в затихшем солнечном мире. Ноги туристов не шаркали по дорожкам. Никто не кричал: «Глядите, павлин!» Тихо потрескивали перья, переливались изумрудом морской волны, синим пламенем ночи…
В эту секунду Колотыркин сделал свой рекордный прыжок. В пять подскоков пересек поляну, жадной пятерней вцепился в синие огни, в северное сияние, в многоцветный хвост.
Павлин крикнул ужасным железным голосом. Железными криками ответили павы. Он судорожно задергался, вырвался, побежал и исчез. На поляне стоял победитель. В руке у него сияло перо жар-птицы, нежное, пушистое, с закрученным синим пламечком на конце.
— Сувенирчик добыл! — крикнул Вяч, ликуя.
Лесь увидал полные ужаса глаза Димки.
— Рупь-копейка! Капиталист несчастный! — Лесь боднул Вяча в живот, не помня себя от ярости, и, обхватив друг друга, они покатились по траве, стуча о землю пятками, рыча, как тигрята.
Димка поглядел-поглядел, выставил губу ковшом и заревел отчаянным ревом.
А перо валялось в траве и сияло синим огнем.
Вбежала на поляну тетка Гриппа:
— Да когда же безобразие кончится, а? — ухватила за ворот пыхтящих, рычащих противников и поставила обоих на ноги. — Чтоб не видела я вас больше!
У Димки рот захлопнулся. Стало тихо.
— Он сам полез, — мрачно сказал Колотыркин, потирая разные места. Кряхтя поднял перо, рюкзак и ушел.