— Выросла я для сказок, — с досадой ответила мама Аля и стала о чем-то говорить с Анной Петровной.
А Лев-Лев сказал тогда громче:
— Нет. Люди никогда не становятся слишком взрослыми для сказок. — И он попросил очень маму Алю: — Не давай своей душе очерстветь и измельчать. Человек должен быть достоин своей красоты.
И вот тут мама Аля повернулась к нему. Голос ее вдруг стал резким и зазвенел слезами:
— Ну что вы меня всё пилите? Отец вы мне? Или родня? Вам-то какая забота? Значит, уродилась я такая, как есть!..
— Никто я тебе, никто, — твердо и тихо сказал Лев-Лев. — Но знаю: быть такою тебе не в кого. Всем людям приходится переносить трудности или невзгоды, но ты позволила им тебя согнуть. А твоя мать не позволила бы.
Лесь никак не мог забыть про злых жаб и сердился на Льва-Льва за его сказку.
Колотыркину он сейчас не соврал. Она больше не поднимает на него руки. Правда, не с того раза, а с прошлого года. Лесь варил Димке кашу. Каша плевалась пузырями и дразнилась: «Глуппп, влиппп!» Он и правда влип: чертова каша пригорела.
Мама Аля расстроилась: если каждый день жечь по кастрюле, как дожить до получки? И в гневе заплакала и стала бить его ладонью. А он ловил ее руку и, тоже плача, говорил:
«Ма Аля! Не бей! Ты устаешь, а мне не больно, ничуть, мы с мальчишками колотим друг друга в сто раз сильней. Мне тебя так жалко, успокойся, ну, пожалуйста…» Он поймал ее руку и опять с острой жалостью почувствовал, что она, его мама Аля, маленькая, а он старший.
— Не-а, никогда не бьет, — твердо сказал Лесь Колотыркину.
Тогда Вяч решил быть щедрым.
— Ладно, — сказал он, — если уж так тебе нужны для нее рубли, пока там найдешь другую работу, давай вместе. Тут иногда появляется дядька — достань воробышка. Верзила. Он ребят нанимает этот самый… как его… благородный лавр дергать… Платит хорошо.
Лесь сбросил с плеча его дружескую руку. Сказал непримиримо:
— Ты эту лавочку брось! В тебе, Колотыркин, два Колотыркина сидят. Один — бизнесмен, ловчила…
— А другой? — живо повернулся к нему Вяч.
— Другой — настоящий человек, — серьезно ответил Лесь.
Вяч ответил с хитрой ухмылкой:
— Между прочим, тебя на совете отряда ко мне прикрепили. Ты за меня ответственный…
Послышался ликующий вопль. Димка скакал по аллее:
— Сосчита-а-ал! Все до одной расцвели!
Лесь рассмеялся. Ну и враль же Димка! Сегодня на большом кусте ни одного цветка не было.
— Все! — упрямо мотнул головой Димка. — И туристы там.
Вяч стал пихать свои товары в рюкзак:
— Пошли.
— Если ты хоть одну розу… — пригрозил Лесь.
Вяч выставил руку лопаточкой:
— Слово. Железно.
Приходят на залитую солнцем поляну. Туристов уже нет. Большой куст — как зажженный факел. Все розы раскрыли алые чаши.
— Во сколько! — ликует Димка.
Но, странно, кажется, ветер избил и смял алые лепестки.
— А ну, стойте! Кто ж мне тут нахозяйничал?
Тетка Гриппа перед ними. С испугом они глядели ей в лицо. Грозная тетка Гриппа плакала.
— Вы люди или не́люди? — спрашивала она. — Или в вас вместо сердца камень-голыш? Им завтра расцветать. У них красота нежная. Они ж сердцевинку не враз раскрывают, а как кулачок, по пальчикам… — Она разжимала по одному темные пальцы, а трое ребят испуганно смотрели на ее руку — в порезах, с грубыми ракушками ногтей. И виделось им, как роза раскрывает по одному нежные лепестки. — Хватило совести расковырять? — И слезы капали на ситцевые цветочки ее платья.
Вяч покосился на Димку.
— Это я, — побледнев, сказал Лесь.
— Господи, идол бессердечный! — всхлипывая, закричала тетка Гриппа тройным голосом. — Они ж теперь все завянут! Палку мне, что ли, взять, поколотить тебя?
— Сматывайся, — шепнул Вяч.
— Поколотите, — сказал Лесь.
Из Димки вырвался рев. Худенькое тело его сотрясалось, губа вытянулась ковшом. Он обхватил Леся руками и, рыдая, говорил:
— Тобы они ткорее, ткорее!
Тетка Гриппа все поняла. Скорее! Он хотел, чтобы скорее.
— Дурачок ты, — нежным басом сказала она, села на корточки и стала его гладить по плечикам, по мокрым щекам и горячим ушкам. — Не плачь, видишь, я перестала, другие бутоны нальются… — Она подняла к Лесю некрасивое, в красных пятнах лицо: — И ты кидаешься, как на пулемет, маленького прикрываешь. Да я разве его съем? Что вы меня за жандарма считаете? Вот ты вороной обозвал… А за что? Я для вас хочу цветы вырастить, все живое сохранить… — погладила Димку и ушла, громко сморкаясь в маленький платочек.
