— Что случилось? — осторожно и озадаченно спросил он.
В его глазах плавало мое отражение. Наверное, это был самый первый раз, когда я смотрела на юношу, которого звали Микия Кокуто, по-настоящему, а не тем отстраненным и холодным взглядом, как на остальных. Мягкие правильные черты лица, может быть, немного детские. Большие и глубокие черные глаза. Нормальная, ничем не примечательная прическа, не крашеные и не поставленные торчком волосы. Очки в толстой черной оправе, которые в наши дни редко носят даже дети. Скромная одежда, черная с головы до ног. Просто и без претензий. Хотелось бы мне знать, почему он постоянно оказывается рядом со мной?
— Почему… — я запнулась и опустила глаза, чтобы не встретиться с ним взглядом. — …Почему ты еще в школе? Уже поздно.
— Засиделся в школьном ученическом совете. Мой знакомый, старшеклассник, уходит из школы и мы вроде как бы устроили небольшую прощальную вечеринку. Его зовут Сиразуми Рио. Да, это довольно неожиданно случилось — он решил бросить школу потому, что нашел себе дело по душе. Ни за что не сказал бы раньше — он всегда выглядел таким спокойным.
Сиразуми Рио. Никогда не слышала этого имени. Но я знала, что у Кокуто было множество приятелей и знакомых, которые частенько звали его на подобные мероприятия. К нему дружески относились не только одноклассники и мальчишки из других классов, но и некоторые старшеклассницы.
— Кстати, я ведь приглашал и тебя. Вчера. Почему же ты не пришла? Я даже сходил и заглянул в класс, но не нашел тебя.
Действительно, я вспомнила такой разговор. Но, даже если бы я и захотела вдруг пойти, то только испортила бы компанию, поэтому расценила то приглашение как ни к чему не обязывающую вежливость.
— Ты серьезно меня приглашал? Удивительно.
— Конечно, серьезно. О чем ты только думала, Шики?!
Кокуто слегка рассердился. Надо полагать, не потому, что я не пошла, а потому, что не восприняла приглашение всерьез. Эта досада… — я не могла понять, что она означает, и снова почувствовала себя очень неловко. Не зная, что ответить, я намертво замолчала.
Никогда еще мне так не хотелось, чтобы Акитака появился поскорее. Когда машина, наконец, показалась у ворот, я с облегчением распрощалась.
Дождь кончился только ночью. Шики, одев красную кожаную куртку, вышла наружу. Набрякшие темнотой тяжелые тучи ползли над головой, лишь изредка сквозь их покров тревожной вспышкой прорывался холодный лунный свет. По улицам деловито сновали полицейские патрульные машины и, чтобы не наживать неприятностей, Шики решила пройти вдоль пустынных берегов темной реки.
В мокром асфальте дорожки под ногами отражался тусклый свет уличных фонарей — словно мутный след громадного слизняка. Вдали прогрохотал поезд. Рокочущий железный гул со стороны ведущего через реку виадука, на котором не было пешеходных дорожек, прокатился по долине и заглох в сыром ночном тумане.
Там можно кого-нибудь встретить.
Шики медленно направилась вдоль реки.
В высоте загромыхали колеса нового поезда — последнего на сегодня. Оглушительный гул накатился волной, подавляя, заставляя пригибать голову. Она прикрыла уши ладонями, чтобы не оглохнуть. Когда грохот укатился за реку и утих в отдалении, под гулкими опорами виадука стало необыкновенно тихо — ватная тишина заложила уши. Свет фонарей не достигал ведущей под мостом дорожки, и глаза затопила кромешная тьма. Лишь дрожащий лунный луч, упавший сзади, чуть-чуть подсветил мрак.
Должно быть поэтому, кровь, щедро разбрызганная по траве на месте пятого убийства, казалась глянцево-черной.
Из тела жертвы сделали подобие кошмарного цветка: руки и ноги были отсечены и уложены вокруг вывернутой под нечеловеческим углом головы так, чтобы напоминать лепестки. Но намерение убийцы провалилось, вместо цветка дело его рук напоминало свастику-мандзи.[6]
Оставленный в худосочной траве искусственный цветок в кроваво-черных потеках.
«Знакомая картина».
Не обратив внимания на мелькнувшую мысль, Шики сухо сглотнула. Горло горело, ее мучила жажда. Атмосфера, наполненная смертью, заставила ее тело дрожать мелкой дрожью, едва сдерживая экстаз, состоящий из странной смеси звенящего напряжения и восторга. Губы исказились страшной усмешкой, а глаза не могли оторваться от изуродованного трупа.
