— У Ивана Диогеновича наблюдается, так сказать, гиперригидность.
— Что это? — В ее голосе появилась жесткость. Она почувствовала опасность и мобилизовалась самкой, у которой вознамерились отобрать самое дорогое.
— Не буду вдаваться в терминологию… Для вас, пожалуй, понятней так будет… У Ивана Диогеновича нарушилась логическая связь с тем, что с ним произошло и почему! Вследствие этой несостыковки психика отреагировала тем, что напрягла все мышцы господина Ласкина. — Она не понимала. И он понимал, что она не понимает. Объяснил: — Все неразрешенные проблемы в наших головах так или иначе выходят физическими проявлениями, которые в свою очередь могут стать большими медицинскими проблемами. У вашего друга, если прямо говорить, мышцы всего тела стали почти каменными. Настолько они сейчас напряжены. Ивана Диогеновича так скрючило, что он пребывает в зародышевой позиции и похож на больного полиомиелитом. Это мы и называем нетипичной ригидностью!
Она старалась не выдавать, насколько поражена услышанным:
— Можно взглянуть на него?
— Если хотите.
— У вас есть сомнения?
Яков Михайлович любезно улыбнулся, и они пошли по длинным коридорам, оба пахнущие хорошим кофе и конфетами. Постояльцы курортного и других отделений чуяли неместные запахи, и их души наполнялись тоскливым волнением: есть, есть, значит, в пространстве другая, лучшая жизнь и доля.
У Якова Михайловича имелись специальные ключи, которыми он открывал многочисленные двери, пропуская Настеньку вперед. Она заметила, что ручек не имеется и двери открываются с помощью плеча.
Наконец они достигли шестнадцатого отделения, но к палате Ивана сразу не прошли, а посетили ординаторскую, где на сей раз не было ни кофе, не конфет. Встали как бы транзитно, и Яков Михайлович сообщил спутнице, что Иван Диогенович выражает желание стать ксилофоном.
— Ксилофоном?..
— Это такой инструмент, — пояснил психиатр. — Музыкальный. Ударный. Палочками так по нему барабанят, — и показал.
— Я знаю. Я как раз окончила Гнесинское училище по классу ксилофона.
— Ага, — мотнул головой Яков Михайлович. — Вот как?! И диплом?
— Имеется…
— Конечно… Пойдемте.
— А разве нас не будет сопровождать завотделением?
— Зачем? Я заместитель главного врача больницы. Хозяйствую и здесь, знаете ли!
— А курортное отделение?
— А какие зарплаты у врачей? Совмещаю, так получается…
Они прошли к крайней палате, с врезанным в дверь стеклом. Настя прильнула к нему и наконец увидела Ивана. Он лежал на продавленном панцирном матрасе, весь скрюченный, почему-то не накрытый одеялом, бледный, с оранжевыми пятнами на коже, и глядел на нее абсолютно ясными глазами, видел ее как в прозрачный летний день.
Как будто ее сердце кто-то взял в кулак и сжимал. Она сдерживала слезы и спрашивала тихо:
— Почему он голый? Разве нет одеял?
— Зачем ему одежда и одеяло? — удивлялся в ответ Яков Михайлович. — Он же ксилофон. Ксилофону ничего не нужно!
— Я хочу войти! — Слезы свободно текли из ее глаз, а психиатр стоял скрестив ноги, дабы не осрамиться восставшим естеством, видным даже через полу медицинского халата.
— Никак нельзя!
— Я хочу войти!!!
— Вы сделаете ему только хуже!
Она собрала все мужество и старалась слепить из него стальное сердце:
— Вы не верите, что человек может быть ксилофоном?
— Я всему верю, — ответил Яков Михайлович.
— Впустите меня! Двести евро.
Психиатр не торговался и тотчас отпер дверь.
Она бросилась к Ивану, упала на колени и целовала его косматое несвежее лицо, раскосые глаза со вкусом соли, слабые руки и пальцы, а он шептал ей:
— Я ксилофон! И я не сумасшедший!
— Я люблю тебя! — шептала. — Я обязательно тебе помогу!
Яков Михайлович дорого бы отдал, чтобы оказаться на месте этого косоглазого шизоида. Гастарбайтер херов!
— Заканчивайте, — попросил.
— Я ксилофон, — произнес Иван более отчетливо.
— Ты выберешься отсюда! — не унималась Настя, а он в ответ укусил ее за губу, до крови, ударил зубами о зубы и по-змеиному зашипел:
— Ты слышишь меня, блядь!!! Я ксилофон!!! Услышь!!! Возьми у него молоток и постучи по мне! Возьми молоток!
Она нерешительно встала с колен, боясь, что с Иваном совсем плохое происходит. Но привыкшая подчиняться безропотно, приблизилась к Якову Михайловичу и, взявшись двумя пальчиками за торчащий у него из нагрудного кармашка молоточек, которым нервные реакции проверяют, спросила:
