Подполковник Ласкин сегодня совершил подвиг. Он отказался на обед от баранины, чувствуя своим большим носом запах мяса, обильно сдобренного специями.
«Обосрусь, — подумал. — Как пить дать обосрусь!» — и воздержался от барана, удовлетворившись курицей.
Подполковнику было все равно, что сотворят с мальчишкой-снайпером, на душе, как всегда, скучно, а потому он проводил время с составом группы разведчиков.
— И что будете с ним делать? — поинтересовался.
— Деда его гюрзой куснули! Круто мучился!
— Повторяться будете?
— Пулю, — Халилов.
— Об стену? — кто-то.
— Ну-ну, — покачал головой хирург. — Ну-ну…
Ему не пристало присутствовать при расправе, а потому он развернулся почти по-молодечески на каблуках, собрался уже идти под покров тени, к чаю, накрытому старшей медсестрой Легковеровой, как вдруг услышал невозможное:
— ! הדוד,יציל אותי
[1]
У подполковника чуть было сердце не остановилось. Он автоматически переспросил:
— ?מה זה
[2]
И вновь услышал:
— ! הדוד,יציל אותי
А Ислама уже раскачивали за руки и за ноги, примеряясь к стене.
— Стоять! — заорал Ласкин. — Запрещаю!!! Приказываю!..
Ислама от неожиданности даже уронили на песок. Никто и никогда не слышал от хирурга такого истерического крика. Подполковник бросился к лежащему мальчику, встал перед ним на колени и что-то зашептал ему в грязное ухо. Мальчик отвечал запекшимися губами тихо, а на пухлом лице подполковника Ласкина словно солнце всходило.
— Разойдись! — заорал он вновь и опять зашептал малышу что-то ласковое.
Товарищи военные были недовольны.
— Как это — разойдись?! — сдвинул брови капитан со шрамом. Он то и дело промакивал слезу в углу глаза мизинцем, а шрам его побагровел до цвета заката. — Наш трофей! — настаивал.
И другие поддержали капитана:
— Об стену!
— Об стену, об стену!
Кто-то спросил у старшины, что сказал мальчишка революционного, но Халилов лишь пожал плечами:
— Не знаю этого языка. Не похож на арабские.
— Товарищ подполковник, — грозно придвигался Сергей Палыч к Ласкину, — отдайте мальчика!
И тут грузный хирург неожиданно подскочил с корточек, да так ловко, будто теннисный мячик отскочил, и заговорил со всей злостью прямо в косорылое лицо капитана:
— Я тебе дам — ваш мальчик! Вы в какой армии служите?! Позорить Советскую армию убийством ребенка!!! Все партбилеты на стол положите! Ишь, об стену! Да я тут же рапорт! А тебе, Сергей Палыч, в следующий раз прямую кишку к роже пришью! Срать ртом станешь!
Военные, потрясенные переменой, произошедшей с обычно вялым хирургом Ласкиным, дали задний ход. Да и партбилеты ценили. Но самое главное — абсолютно все боялись, что случись с ними, не дай бог, в бою какое увечье, то из-за этого случая с пацаном не расстарается хирург на все сто. Не стоило того.
И зашептали:
— А чё, в самом деле…
— На хер нужен этот пацан!
— Чего стену марать…
Старшина Халилов вслух поблагодарил Всевышнего и первым пошел в столовую. За ним потянулись и остальные воины-интернационалисты.
И лишь капитан Сергей Палыч, плача одним глазом, был зол на подполковника. Они остались один на один, не считая Ислама, лежащего на руках хирурга, как младенец на груди у Богородицы.
— Ты чего, Диоген! — просипел капитан. — Край земли потерял?! Крылья, что ли, выросли!
— Тихо, — попросил подполковник шепотом. При этом он улыбался нежно, как святой на иконе. — Не шуми, Сережа! Я мальчика себе возьму.
— Как это — себе? — не понял капитан.
— А так… Усыновлю.
Косоротый капитан был уверен, что хирург стал жертвой солнечного удара. Или его тоже гюрза за пятку куснула.
— Кого ты усыновишь, Диоген?
— Ты знаешь, Сереженька, на каком языке мальчишечка со мною разговаривал?
— Гм… Не понял?
— Мальчик общался со мною на чистом иврите!
— Не знаю. Что это? — капитан был абсолютно обескуражен.
— На этом языке, мой дорогой друг, разговаривают только в одной стране мира.
— И в какой?
— В Израиле, товарищ капитан.
— Диоген, ты чего?
— А вот то! Это очень трудный язык! Я его десять лет зубрю, но так чисто, как он, говорить не могу! Понял?
— И? — не въезжал капитан.
— Не может он снайпером быть! Израиль — главный враг все арабов и мусульман мира! А значит, что?
