Теория невероятности - страница 181
Татарин переплыл Днепр и смотрит из кустов…
Девушка набрала воды в колодце, и звонкие капли падают на деревянный сруб… И татарин успокоился, понял, что войска на берегу нет. Но такое это утро, что девушка оглянулась на Днепр. Она подошла к реке, что тихонько ласкает камешки, и, не сняв коромысла, нагнулась к воде и сорвала лилию у самого лица татарина. И когда она нагнулась совсем низко, повернув к нему нежное ухо, парень осторожно вынул голубое перо из своих волос и пощекотал девушку за ушком. Она недовольно отмахнулась рукой и пошла прочь. Парень улыбнулся, провожая глазами тонкую фигуру, что пошла от него, покачиваясь, босиком по росной траве. Вот она пропала в зелени…
Парень вынул кусок овечьего сыра, откусил, пожевал немного. Бесшумно попил воды из Днепра, еще раз улыбнулся, поглядев вверх по откосу, и, держась за конский хвост, поплыл обратно сообщать, что войска нет.
…На юг уходит Киев до оврага Перевесища, на восток ниспадает кручами к реке Почайне. Кресты за крестами встают в зелени и уходят вниз — там течет и переливается золотой блеск. Это Днепр-Словутич течет по камешкам по речному песку. Сады. Солнце.
Девушка входит в калитку и идет к дому, что стоит на самой круче в саду.
– Вставайте, дед Митуса… а? — говорит она. — Я ж вам воды родниковой принесла… Такая водичка холодная, из-под самой кручи, — говорит она, ставя деревянные ведра на утреннюю землю.
Высокий человек стоит у палисада и прямо глядит перед собой в сторону Днепра, и слабый ветерок шевелит его белые легкие волосы. Лоб его высокий и выпуклый, глаза светлые, ноздри тонкие, и гусли в узорчатом чехле перекинуты за спину. Выпрямившись, он смотрит туда, откуда ветер приносит не то скрип какой-то, не то шорох.
– Да вы уж встали! — изумилась девушка. —
А чего же вы тогда не спите? Чего вы так слушаете?
– Скажи, Марьюшка, скажи, моя родная деточка, а не слышишь ты скрипа из-за реки?
– Нет, дед Митуса, не слышу. А что вы гусли забрали? Или уходите от нас? Так куда ж вы пойдете? Вы уже старый. То, наверное, кости ваши скрипят.
– Это не кости скрипят, это горе наше идет на скрипучих телегах, это войско чужое лезет на берег.
– Диду! Диду! То вам почудилось! — кричит девушка.
– Не почудилось, деточка… Поднимай людей, да уходите в стены… А я пойду по земле собирать подмогу… — сказал словутный певец Митуса и заплакал.
И в ответ на слезы взлетел и забился в небе торопливый и отчаянный колокольный звон.
…Дождь льет не переставая. От мокрых изб и палисадов идет пар. Митуса въехал в город.
Митуса вошел во дворец, и его подвели к князю.
– Митуса пришел, князь, — сказал воин. Легкий князь стоял у окна. Трехбусенная серьга дрожала у него в ухе. Митуса подошел близко.
– Весть я принес, князь Рюрик, — сказал Митуса тихо. — Хан Батый обложил Киев — мать городов русских.
Резко повернулся князь, посмотрел в лицо Митусы и отошел от него.
– Поспешай, князь, — сказал Митуса громко. — Забудь вражду свою.
– Нет, — звонко сказал князь и отвернулся к окну.
А за окном сено везут, дождь моросит. И огненными глазами смотрят на Митусу приближенные князю люди. Такие же тонкие и сильные. И тогда взял Митуса гусли.
– О-ой, — протяжно сказал Митуса, ударил по струнам.
И все увидели, как перекосился и закачался горизонт.
А по перекошенному горизонту проскакал витязь на долгогривом коне.
Он поднял тяжелую десницу к глазам и посмотрел прямо вперед.
И страшно и близко вдруг подвинулось огромное лицо.
Еще ударил по струнам Митуса, и встала черная туча.
Она распалась на клочья, и вороны сели на черепа.
– Ты, Митуса, проклятый карпатец… Галичанин отреченный… Язычник… — сказал князь.
А Митуса пел.
…и увидели все…
Падают греческие статуи на Бабином торжке.
Падают бронзовые кони перед Десятинной церковью.
Карнизы из белого мрамора и стены.
Цоколь полированного красного гранита трещинами пошел.
– Поднимай войско, — крикнул Митуса, — да иди спасать Киев!…
НИКТО НЕ СМЕЯЛСЯ.
По буграм и ухабам, спотыкаясь о каменные выступы и проваливаясь в трещины, полз муравей. Это была еще не самая худшая из дорог, но уныние и нескончаемость пути раздражали его. Легко представить, какими словами он честил дорогу, на которую забрел случайно и бесплодие которой он теперь сознавал. И невдомек ему было, глупому муравью, что он давно уже полз по лику Венеры, который люди считали прекрасным.
