Вот наконец отошла служба. Публика двинулась понемногу расходиться. Тут я уже мог свободно обратиться к нему и взял за руку, поворачивая его к выходу: «Ну что же, Саша, можем уходить* — а сам боюсь, вдруг он скажет, что у католиков лучше, или снисходительно похвалит какие-нибудь мелочи. Но оказалось совсем иное, прямо потрясшее меня.
«Папа, — сказал он, и туг только я, нагнувшись к нему, увидел, что он весь пунцовый, горит как в жару. — Папа, не будем больше ходить во французскую церковь. Будем ходить сюда*.
Ах ты, мой милый мальчик! Я не знаю, что со мной сделалось от радости. Эта минута осталась мне навеки памятной, она и сейчас жива во мне. Слава Тебе, Господи! Православная молитва победила, русская церковь вызвала у моего мальчика добровольное присоединение к православию!
Веселые вышли мы со службы, но только порядочно усталые. «Пойдем посидим в садике», — сказала жена. Пошли, нашли себе скамеечку, уселись. Сад продолжал поддерживать иллюзию, будто мы попали в Россию. Во французских садах все чисто, аккуратно, правильные клумбы, вычищенные дорожки. Здесь — все запущено, кусты разрослись, как им вздумалось, не подрезаны, не подстрижены. На дорожках, не чищенных, видимо, по целой неделе, кое-где пробивалась травка, на траве меж деревьев не клумбы, а какие-то полузаросшие пучки цветов. Не страшно, если даже и потопчешь что-нибудь. На другой скамейке мы заметили одну из женщин, подходивших к нам в церкви. Катя всмотрелась и встрепенулась: «Смотри, смотри, ну право совсем точка». Она в России называла «точками» разных церковных приживалок, богаделок и тому подобных существ, обыкновенно присосеживающихся к духовенству, когда оно ходит по домам с крестом или на молебен. Скромная, съежившаяся «точка» стоит всегда в хвосте духовенства и молчаливо протягивает руку, когда хозяева начинают оделять батюшку, псаломщика, трапезника, просвирню и прочих крупных и мелких служителей алтаря.
Жена встала, перешла на скамейку к «точке» и пустилась с ней в длинную беседу. Мне наконец даже надоело. Я кликнул:
— Катя, домой пора…
— Сейчас, сейчас.
Приходит, улыбаясь, и говорит:
— А ведь представь, действительно оказалась точка.
Потом она еще не раз разговаривала с нею. Эта женщина была в услужении у каких-то важных господ и приехала вместе с ними в Париж. Здесь они ее отпустили и уже нс взяли с собой обратно в Россию. Так она и приютилась после того около церкви, кое-чем помогая в ее чистке и уборке, питаясь чем Бог пошлет, а впрочем, не жалуясь на судьбу, смиренная и покорная выпавшей ей доле.
На пути к трамваю мы, конечно, зашли в русскую булочную и накупили несколько мешочков плюшек и прочих разных разностей. С удовольствием мы начали ими закусывать, но никому, кажется, русские хлебные изделия не понравились так, как Саше. Уписывая за обе щеки пышную сайку, он только похваливал и восхищался, как хорошо все русское.
Веселые возвращались мы домой, обмениваясь впечатлениями от русского уюлка Парижа. Высказывал свои ощущения и Саша. Он был в восторге от всего, но особенно почему-то поразили его выходы дьякона и молитвы ектиньи. Молитва дьякона, чтение Евангелия, каждение — все это как будто подчеркивало для мальчика все
моменты богослужения, которое глубоко запечатлелось в душе его.
Разумеется, это первое богомолье не осталось у нас последним. Нас и самих потянуло в церковь, да и Сашину просьбу нельзя бы не исполнить. С тех пор он уже ни разу не был больше в католическом храме, да и я перестал в них ходить. Незачем было искать у чужих людей духовного подаяния, когда найден был свой источник неистощимой пищи. Мы не могли бывать на rue Dam слишком часто, но пользовались всяким благоприятным случаем повторять наши богомолья, с которых возвращались каждый раз со светлой душой и с мешочками, полными русских печений.
Посещение булочной сделалось у нас навсегда одним из пунктов программы богомолья, а в самой церкви наш Саша насмотрелся самых разнообразных служб, перед которыми у него померкли все католические воспоминания.
Наша парижская церковь была очень богата средствами вследствие множества богатых русских семей в Париже. Убранство ее приспособлялось к богослужению с роскошью, какую не часто увидишь и в России. Помню, как поразила нас внешность храма Великим постом. Эта светлая, радостная церковь вдруг вся преобразилась. Она окуталась трауром. Образа, затянутые крепом, полы, покрытые черным сукном, черные облачения духовенства сразу переносили нас в область покаянной молитвы. Жена, бывшая потом в церкви без меня, с одним Сашей, на выносе плащаницы, рассказывала о роскошном ее убранстве. Цветы не только покрывали плащаницу, но были насыпаны благоухающим ковром по всему полу. Жена и Саша подобрали себе тогда на память несколько цветочков…
