У Лозанны железная дорога прорывается к Женевскому озеру внезапно. Едешь сквозь тесные горы, ущелья, тоннели и не предчувствуешь перед собой никакого простора, как вдруг открывается громадная водная даль. Озеро не производит впечатления беспредельности и кажется даже гораздо меньше, нежели есть на самом деле, потому что со всех сторон обрамлено высокими крутыми горами. Особенно громадны Савойские Альпы, и хотя здесь еще не видно снеговых вершин, но высота гор — крутых, зубчатых, отвесно спускающихся в озеро — производит внушительное впечатление. Сама Лозанна — очаровательно хорошенький городок. Я в ней потом бывал и даже немного живал. Но на этог раз остановка была самая краткая, и поезд помчался вдоль озера к Женеве, пронизывая горы, проскальзывая сквозь тоннели и снова вырываясь на открытый берег, каждый раз с новыми видами на Женевское озеро, один одного красивее. Почва кругом поражает тщательностью обработки. Это не поля, а сплошные огороды, сады и виноградники, и все это лепится по крутейшим горам, на террасах, выбитых тысячелетним упорным трудом человека. Здесь воочию видишь чудеса мелкой земельной собственности. Вся страна как бы сочится богатством созидающей человеческой силы.
Уже только подходя совсем к Женеве, дорога выходит на равнину, по другую сторону которой, впрочем, высятся Савойские Альпы и белеют вертикальные обрывы Большого и Малого Салева. На далеком горизонте даже мелькают снежные вершины Монблана. Но я уже только мельком смотрел на местность. Все внимание привлекала близящаяся станция Женевы, где я ожидал встречи с женой.
II
Жены, однако, на вокзале не оказалось. Моя феноменальная спячка в Вене перепутала все расчеты ее, основанные на моем письме. Два раза она понапрасну выходила меня встречать. На этот раз вызвался пойти Добровольский>1, на квартире которого она временно пристала, и проводил меня к ней.
Можно представить радость нашей встречи! Ведь я с самого выезда жены из Ростова ничего не знал о ней, а она все время мучилась жестоким беспокойством за благополучный переезд мой через границу. Этот переезд действительно мог возбуждать большие сомнения. Начать с того, что Мелкой, с паспортом которого я ехал, был чистокровный армянин, черный как смоль, с ястребиными чертами лица, и моя наружность не имела с ним ничего общего. Сверх того, меня сторожили на границе, и хотя я изменил по возможности наружность, но это не имело большого значения для таких опытных физиономистов, как полицейские агенты. Мое письмо из Вены несколько успокоило жену, но все же не совсем, потому что Австрия, по конвенции, выдавала России политических преступников.
А между тем она и сама, оказалось, доехала не без приключений. Прибывши в Женеву, она остановилась в гостинице и отправилась на розыски лиц, указанных ей Осинской, и не нашла ни одного. Кто выехал за город, кто совсем уехал, и ни одного в наличности не было. Она решилась искать Плехановых, но и они выехали за город, так что ей пришлось немало ходить и ездить, пока она наконец нашла их чуть ли не в Лозанне. Только здесь она могла успокоиться. Разумеется, Плеханов и Вера Засулич, у него жившая, ее приютили радушно, а потом нашли ей временную квартиру, в ожидании меня, у Добровольских. Сюда и проводил меня Иван Иванович Добровольский с вокзала.
Как описать светлое настроение беглеца, когда он видит себя на свободе и в безопасности? Кто не испытал этого сам, тому невозможно это объяснить. Потом, конечно, как привыкнешь к новому своему положению, прежнее блаженное чувство исчезает. Тогда и вокруг себя начинаешь замечать много недостатков, да и у самого оказывается много забот и горестей. Но первое время беспримесное, ничем не омрачаемое счастье наполняет всю душу, и вокруг все кажется прекрасным. Для жены это блаженное состояние наступило ешс у Плехановых. Их окна выходили прямо на Женевское озеро. Когда жена, проснувшись, взглянула в окна, то вся замлела от восторга: «Неужто на земле может быть такая красота?* Женевское озеро с высящимися напротив Савойскими Альпами ливно хорошо. Его голубовато-зеленая вода чиста, как кристалл, так что дно видно на громадной глубине. Озеро все покоится на горных породах, нет в нем ни илу, ни грязи, сама Рона, протекающая его, не приносит в него мути. Такой прозрачной воды, как в Женевском озере и в Роне, я нигде больше не видал, даже в нашей новороссийской бухте дореформенных времен. Савойские Альпы по красоте тоже поспорят с живописнейшими юрами мира. Любуясь на такую картину, можно было забыть даже беспокойство обо мне. Разве может случиться несчастье, когда на свете все так прекрасно?
