Наш приезд был для Денисовых великим событием. Мы для них были лично люди чужие. Но дать приют таким важным особам революционного мира, да еще секретно, сделаться хранителями политической тайны — это давало им давно забытый смысл жизни. Оба они ходили веселые и счастливые. У нас же, кстати, были общие воспоминания по тюрьме. У нас были сообщения о том, что делается в России, а у них — рассказы об эмигрантах. У нас были все-таки небольшие деньжата, и Добровольские немедленно накупили всякой вкусной провизии. Так на Террасьере начался пир с веселыми разговорами, и не только приезд мой был достойно отпразднован, но хватило оживления и провизии и на следующие дни, пока мы не покинули этого гостеприимного крова.
Нам нужно было немедленно устраивать себе какой-нибудь приют для родов Кати. Мы быстро присмотрели себе хорошенькие комнаты на rue du Rhône, но хозяева сказали, что сначала нужно prendre des геп Seignements о нас и через два дня заявили, что сдать не могут. Мы тогда нашли себе две комнаты у какой-то женщины в* commune de Plain-Palais, женевском предместье. Не помню улицы, а квартира была неважная, бедноватая и грязноватая, во втором этаже. Но у Кати было так мало времени до родов, что разборчивость приходилось отбросить в сторону. Хозяйка была, впрочем, ничего себе, ласковая и услужливая, и мы кое-как устроились. Начались у нас приготовления к приему нового пришельца в свет. Купили между прочим прекрасную детскую коляску на прочных рессорах, с плотным верхом. В акушерки, разумеется, была приглашена Мария Эдуардовна. И вот 28 августа 1882 года явился на свет Божий мой первый сын, названный нами в честь деда Александром, хотя и остававшийся некрещеным до самого нашего возвращения в Россию. Это произошло около двух недель по моем приезде в Женеву.
В связи с ожидаемым рождением ребенка мне довелось тогда познакомиться с милейшим семейством Эльсницов. Не помню, кто мне их указал, может быть, даже Денисова. Дело в том, что ребенка нужно было зарегистрировать в мэрии, а для этого должны были потребоваться документы родителей или свидетельство местного гражданина. Документов у нас с женой никаких не было. Я назвался фамилией Долинского (Василия Игнатьевича), но это был чистый псевдоним, не подкрепленный даже и фальшивыми документами. Да кстати сказать, фальшивые документы в Швейцарии и во Франции были очень опасны. Закон не воспрещал называться в публике каким угодно именем, но фальшивый документ составлял уголовное преступление. Точно так же, как скрывание своего действительного имени перед полицией. Следовательно, нам нужно было найти какого-нибудь швейцарского гражданина, который бы засвидетельствовал в мэрии действительную принадлежность нам ребенка. Но между русскими эмигрантами огромное большинство не имело никаких знакомств и связей с местным обществом. Знакомства начали немного заводить у Плеханова, но еще очень поверхностно. Серьезные же знакомства были только у Элпидина, Жуковского (Николая Васильевича)>2 и Эльсница>1. С Элпидиным я не хотел знакомств, а с Эльсницом и Жуковским познакомился. С Эльсницами я познакомился тем охотнее, что они были мне не совсем чужие. Еше в Москве, в студенческие времена, я давал уроки барышне Москвиной, а за какую-то из дочерей этой семьи сватался Эльсниц. Теперь оказалось, что Эльсниц женат как раз на Москвиной. Правда, она именно и не была моей ученицей, но все же эти-то имена звучали мне чем-то знакомым.
Эльсниц Александр, кажется, Эдуардович был эмигрант но какому-то совершенно пустому делу и в настоящее время оканчивал курс медицинского факультета. Он потом навсегда остался за границей и еще при мне получил место общинного врача во Франции. И он, и его жена были прекрасные люди, образованные, развитые, и жили очень не бедно, не знаю, на какие средства. Дети их были тоже очень миленькие, хорошо воспитанные. Вообще, семейство было очень приятное, в полном смысле культурное, с многообразием интересов. Эльсницы имели большие местные знакомства, и мать семейства жаловалась на зрудносгь поддерживать в детях знание русского языка. Я вообще слыхал, что при совместной жизни детей русских и французов они научаются скорее и лучше по-французски; если же в той компании есть и дети англичан, то все начинают говорить по-английски. Говорят, что для детей легче всего дается английский язык, потом французский и труднее всего русский. Лично я не могу подтвердить этого, потому что наш маленький Саша, имевший знакомства только между французскими детьми и даже учившийся во французской школе, все-таки лучше всего знал русский язык.
