Я выехал за границу в эпоху оживленного разыскивания революционеров, в начале августа 1882 года. А из старых народовольцев никого не искали деятельнее, чем меня, потому что из них только я один еще оставался незахваченным, если не считать Марии Николаевны Ошаниной, бежавшей за границу и проживавшей в Париже. Моя фотографическая карточка была вывешена на всех пограничных станциях железных дорог.
Между тем мне предстояло пересечь всю Южную Россию с целым рядом полицейских охран. Со времен Судейкина начали организовывать отряды агентов по участкам железных дорог. Впоследствии число таких железнодорожных охран дошло до многих десятков, но и в 1882 году их было достаточно, так что, пересекая несколько главных линий железных дорог, я, так сказать, проходил сквозь строй полицейских охран. Особенно их приходилось опасаться в приднепровской области, так как Судейкин начал новую организацию охраны с Киева. Я говорю, что их приходилось опасаться, но, собственно, принять никаких практических мер предосторожности было нельзя, кроме того, чтобы пореже выходить на станции.
Но неудобство моего пути состояло еще в том, что нужно было несколько раз пересаживаться с поезда на поезд и, следовательно, волей-неволей показываться из вагона на вольный свет.
Впрочем, я все-таки по возможности изменил наружность: начисто сбрил бороду и баки.
Моя дорога шла из Таганрога на Волочиск, на австрийской границе, а в середине проходила, кажется, Кременчуг. Выехать из Таганрога я должен был потому, что именно здесь нужно было визировать заграничный паспорт, который мне дал для этой поездки некто Мелкой. В обшей сложности этот путь из Таганрога до Волочиска но каждом шагу представлял известный риск, совсем не то что продольные дороги из Москвы, где, благополучно севши в вагон, можно было уже целую тысячу верст не опасаться встречи с каким-нибудь тенденциозным наблюдением за проезжающими. Но ошибочно было бы подумать, чтобы, садясь в вагон, я испытывал какую-нибудь тревогу. Много раз наблюдал я, что чувство тревоги и страха охватывает человека лишь до тех пор, пока неизбежность угрожающей опасности не определилась и мы можем думать, что ее
можно избежать. Но здесь все было ясно, ничего в положении дела я не мог изменить, и оставалось только предаться на волю судьбы и двигаться туда, куда она ведет. В таком положении тревога исчезает и мысли направляются в какую-нибудь другую сторону. У меня они естественно сосредоточились на том радостном сознании, что я наконец уезжаю из России и скоро буду за границей. На душе было легко и весело, и охватывало только нетерпеливое желание, чтобы поскорее проходили эти полтора суток странствия, чтобы нигде не задерживались поезда. Выходил я мало, из благоразумия, и старался побольше спать, чтобы скоротать время. Но сон убегал от меня, и я заснул только под самый конец.
Когда я проснулся, то с удовольствием узнал, что мы приближаемся к границе. Состав пассажиров порядочно изменился, пока я спал. В вагоне оказалось несколько человек, так же, как и я, направлявшихся в Волочиск, за границу. Раньше, в глубине России, я почти не вступал в разговоры с попутчиками, потому что у нас были совершенно различные интересы и цели путешествия. Здесь, напротив, так и тянуло к заграничным, потолковать, куда они направляются, что предстоит в Волочиске и в Галиции. Меня охватило неудержимое веселье и какое-то легкомысленное настроение. Я даже и не думал о том, что в Волочиске висит моя фотография и ходит куча шпионов, которые могут меня заарестовать на самом пороге свободной жизни. Я почувствовал себя, как было в Ростове, обыкновенным российским обывателем, как все прочие, с той разницей, что теперь я был молодым человеком, едущим болтаться в чужие края, которому естественно быть легкомысленным.
