Собственно, жилищ у нас совсем не было. Мы жили под открытым небом, под знойным солнцем, а то и под дождем, если случалось ему выпадать. И от солнца, и от дождя укрывались под скирдами. Ночевали на открытом воздухе, устраивая постель из соломы, кто как мог. Очень часто, если был дождь, мы зарывались в стожки соломы, которых было множество между скирдами и за скирдами. Я как-то заснул под ясным открытым небом, сверкавшим мириадами звезд, но у меня была бурка и я ею прикрылся. Ночью пошел дождь, и я полубессознательно закутался ею с головой. Наутро проснулся, и оказалось, что дождь не пробил бурки, я был сух, но все кругом было залито водой, которая отчасти просочилась снизу и под меня. После этого я предпочитал зарываться на ночь в стожок соломы. Приходилось пробить себе длинное логовище, несколько обмять его и округлить тяжестью тела и руками, а отверстие снова закрыть соломой, надерганной внутри конуры. Спать было превосходно, солома сухая, ароматная, не слежавшаяся еще, так что воздух свободно проходил внутрь стожка. Но зато когда утром вылезаешь на свет Божий, то солома пролизывала все — одежду, волосы, набивалась даже в нос и в рот; насилу, бывало, очистишься от нее. Само собой разумеется, что при таком способе ночевки мы не раздевались, а разве только снимали сапоги.
При молотилке у нас было штук десять лошадей. На одну упряжку требовалось четыре лошади, но они работали в несколько смен. Работа у них была очень нелегкая. Приходилось им, впряженным в концах крестообразно сложенных длинных переводин, вертеть шестерню, которая толстым, крепким ремнем приводила в движение все приборы молотилки. Лошади двигались по кругу медленным шагом, напрягая все силы. Но зато и откармливались, они у нас, как, вероятно, никогда в своей жизни. Вся окрестность моло-тилкй была занята отчасти роскошными степными пространствами, отчасти огромными полосами хлеба, который считался неудачным, не стоящим жнитва, почему, вероятно, это место и было отведено под молотилку. Казаки косили только роскошные поля хлеба, а на мало-мальски захудалые не хотели тратить труда.
В России такие полосы были бы сжаты или скошены до последнего стебля. Вот на этой благодати и паслись наши кони, не получая от нас больше никакой пищи. Отъедались они ужасно. Одновременно со мной пригнали к нам захудалого жеребца, со впалыми боками, несчастного, смирного, покорного. Но что за великолепный зверь вышел из него на нашем лошадином курорте! Раздался, стал гладкий, шерсть лоснится, хвост вытянулся трубой, грива поднялась роскошными косами, и зазнался наш жеребец нестерпимо. Остальными лошадями стал командовать словно своим собственным косяком, даже и людей перестал подпускать: сейчас же на дыбы, норовит укусить своими страшными зубами или лягнуть могучим копытом. Прямо сладу с ним не было, когда приходилось загонять домой или даже с прочими конями вести на водопой. Конечно, казаки с ним справлялись очень просто, да он перед ними и не важничал так. Но интеллигентной братии артели он был божеское наказание, особенно несчастному Володьке.
Я в глазах всей компании был откровенный «барин», приехавший из города отдохнуть в степь. С меня никто и не взыскивал, никто и не смеялся, если я не умел справиться с лошадью или плохо рубил топором: для городского барина это очень натурально. Но Володька выдавал себя за рабочего, и все видели, что он врет, что он переодетый барин. Поэтому над ним любили сшутить лукавую шутку. Бывало, как нужно гнать коней на водопой, смотришь, кричат: «Володька, перейми-ка жеребца! Вишь, в сторону уходит!» Жеребец просто дурил, потому что вовсе не прочь был сходить на водопой. Но прочие лошади неохотно отходили от него, и его нужно было завернуть к Малке, а для этого — поймать и сесть верхом. Володька боялся подступить к нему, но не хотел оконфузить себя и с трепетом принимался ловить жеребца, пока тому не надоедало шутки шутить и он допускал вскочить на себя.
Этим водопоем начинался наш трудовой день. Ночь кони проводили в поле. Сторожили их крайне небрежно, и уж не знаю, почему у нас их не покрали. Должно быть, кони сами не давались никому. Утром нужно было их загнать со степи на водопой. Приходилось их переловить, на некоторых садились верхом и ехали к Малке. Там их поили и купали. Для купания уже обязательно было, раздевшись, сесть верхом, кто не умел стоять на спине, чтобы загнать на самую глубину, потому что лошади сами по себе не любят плавать. После этой операции одевались и ехали на молотилку, где лошадей запрягали в переводины.
