Это было событие, мистически решающее нашу судьбу. Уж если ось сломалась при выезде, то ясно, что мы не должны дальше ехать! Это такая зловещая примета, перед которой не мог не смутиться даже самый смелый человек. Мы не совещались между собой, но молчаливое единогласное решение было очевидно. Пришлось вылезти из телеги и, поддерживая ее, тащиться пешком назад в станицу. По прибытии же Канищев переложил вещи в другую телегу, кони снова были запряжены, мы уселись, и Маркграф крикнул ямщику «трогай!», но уже не в Галашки, а назад, к Ассинской станице.
В это лето Терское войсковое управление ставило ряд предприятий, имевших целью улучшение казачьей сельскохозяйственной культуры. Маркграф привлекался к этому делу как эксперт, а конная молотилка и сортировка в станице Солдатской находилась в его высшем заведовании. Он предложил мне поехать на молотилку поработать, пожить в степи, познакомиться с казаками, и я, конечно, с радостью согласился. Молотилка была заведена на средства войска, и работа производилась на его же средства. Но имелось в виду, что когда население присмотрится к выгодам дела, то найдутся люди, которые пожелают купить у войска машины и весь инвентарь. На молотилку в Солдатской уже и имелся в виду такой охотник, местный богатый казак Вертепов, который и был назначен вроде приказчика на молотилке, в таком положении имея наиболее удобства изучить технические и коммерческие условия предприятия. Рабочие, довольно разнокалиберные, был наняты из местных жителей. Был у нас в артели казачий офицер Золотарев, желавший изучить дело. Был один (не помню его фамилии), Володька, из интеллигентов, пошедших «в народ», был я — простой доброволец, которому даже жалованья не платили, а только кормили. Было еще человека два из образованных казаков; остальные принадлежали к простым казакам, а один — молодой владикавказский мещанин. Вообще, народу работало довольно много, да и дела было очень много; помнится мне, что на одну смену требовалось чуть ли не десять человек.
Прибыв в Солдатскую вместе с Маркграфом, я очутился за несколько верст от станицы в своеобразной обстановке, которая до конца осталась мне привлекательно памятка, а на первое время прямо очаровала. Молотилка стояла в гладкой необозримой степи. Только вдали к югу виднелся где-то далеко Кавказский хребет, и по правую руку в безмерной дали при ясной погоде можно было различить вершину снежного конуса Эльбруса. За полверсты от молотилки протекала излучинами речка Малка, приток Терека, но уже имеющая степной характер — с низкими берегами, местами болотистыми. Сама молотилка издали казалась большой деревней с высокими хатами. Но это были не хаты, а громадные скирды снопов хлеба. Хлеб свозился сюда из всех окрестных станиц и хуторов и складывался в скирды, которые, вырастая одна за другой, образовали как бы улицы и переулки, очень тесные: между скирдами иной раз было не более десяти — пятнадцати шагов. На довольно большой площади посреди них расположилась молотилка, отчасти на вольном воздухе, отчасти в двух-трех легких дощатых сараях. На одной из окраин этого скирдяного городка располагался наш рабочий лагерь, который состоял, собственно, из одного шалаша — не для людей, а для разных вещей и припасов. Кроме шалаша, была выкопана яма, служившая погребом, да другая яма, служившая печью, над которой возвышался треножник из дрючков. К ним подвешивался над огнем котел. Кое-что, как кирпичный чай, варили в другом котле, стоявшем на вырытой в земле печке. Вся эта наша кухня находилась, может быть, шагах в двадцати-тридцати от ближайших скирд, а земля вечно была покрыта порядочными слоями соломы. Не раз случалось, что эта солома загоралась от нашего костра и огонь начинал бежать к скирдам. Тогда все бросались тушить его чем попало, отгребая солому и затаптывая огонь ногами. Воды, помнится, ни разу на это не тратили, потому что ее у нас было очень мало, в небольшом бочонке, наполнять который ездили на Малку. Вообще, жили мы в этом отношении с невероятной беспечностью, и я не понимаю, как у нас ни разу не случилось пожара. А уж если бы он случился, то все скирды выгорели бы без остатка, как и вся молотилка. Большим счастьем было бы уже и то, если бы мы не сгорели сами да успели спасти лошадей. Но нужно сказать, что величайшую прелесть этой жизни в степи составляла именно безграничная, беззаботная беспечность. Невозможно выразить, какое наслаждение составляет ни о чем не заботиться, ничего не опасаться, ни к чему труднодобываемому не стремиться, жить на авось, небось, как-нибудь и прочие бесчисленные формулы российской беззаботности!
