— Куда он девался? И почему оставил сумку?
Они посмотрели на карнавальный городок, где темнели волны брезента. Вечерние тени равнодушно стирали последние краски. Пресыщенные и усталые люди усаживались в автомобили и отправлялись домой. Слышались гудки машин; мальчишки, опершись на рамы велосипедов, подзывали собак. Вскоре тьма поглотила дорогу, и только тень все еще крутящегося чертова колеса закрывала звезды.
— Люди так просто не бросают вещи, которыми живут, — сказал Джим. — Ведь это все, что есть у старика… Что-то очень важное, — Джим прерывисто вздохнул, — заставило его бросить свою сумку. Видно, он только что ушел отсюда.
— Что? Что же может быть таким важным, что забываешь все на свете?
— Почему так случилось, — Джим пытливо посмотрел в помрачневшее лицо друга, — никто тебе не скажет, если сам не узнаешь. Тут сплошные тайны и тайны. Грозовой торговец… Сумка грозового торговца. Если мы теперь в нее не заглянем, мы никогда ничего не поймем.
— Джим, через десять минут…
— Конечно! На дороге совсем стемнеет. Все разъедутся по домам Мы останемся одни… Разве ты не понимаешь — как это важно? Только мы! И потом двинемся обратно.
Бродя по Зеркальному Лабиринту, они видели два войска: миллиард Джимов и миллиард Уиллов, которые сталкивались, мелькали, исчезали… И так же, как эти войска, исчезали толпы людей, заполнявших карнавальный городок.
Мальчишки одиноко стояли среди сумеречных биваков, покинутых армией зрителей, представляя, что все в городе сидят сейчас в светлых комнатах перед тарелками с горячей вкуснятиной.
18
Красные буквы на табличке кричали: «Испорчено! Не подходить!»
— Эта штука висела тут весь день. Не верю я этим объявлениям, — сказал Джим.
Они рассматривали карусель, стоявшую в небольшой дубовой рощице. Налетевший ветер скрипел и стучал голыми сучьями. Лошади, козлы, антилопы, зебры со спинами, пронзенными медными дротиками, стояли под навесом карусели с оскаленными, словно у мертвых, зубами; в их испуганных глазах угадывался призыв к отмщению.
— Не смотри на меня так.
Джим легко перемахнул через брякнувшую цепь, вспрыгнул на огромный как луна деревянный круг, где навсегда застыли околдованные безумные звери.
— Джим!
— Уилл, это же карусель! Мы ее еще не видели! Так…
Джим покачнулся. Округлый лунный мир карусели наклонился и сдвинулся с места. Джим стал пробираться между медными стойками, окружавшими зверей. Он выбрал темно-сливового жеребца, сел на него верхом и покачался в седле.
— Эй, парень, пошел вон отсюда!
Из-за брезентового занавеса, скрывавшего механизм карусели, возник человек.
— Джим!
Обогнув трубы органа и обтянутые кожей барабаны, похожие на луны, человек изловчился, схватил и поднял вверх завопившего от страха Джима.
— Помоги, Уилл, помоги!
Уилл бросился к нему, перепрыгивая через раскрашенных зверей.
Человек криво улыбнулся, сделал вид, что хочет пожать руку Уиллу, но тут же сграбастал его и подвесил за ремень на высокий крюк рядом с Джимом. Мальчишки со страхом смотрели сверху вниз на своего мучителя, на его огненно-рыжие волосы, на горящие синим огнем глаза и перекатывающиеся под одеждой бицепсы.
— Испорчено, — сказал незнакомец. — Вы что, читать не умеете?
— Опустите их вниз, — прозвучал вдруг тихий и добрый голос.
Джим и Уилл увидели сверху высокого человека, стоявшего за оградой.
— Вниз, — повторил он.
Мальчишки были перенесены через медный лес, населенный дикими, но безропотными зверями, и посажены в пыль перед каруселью.
— Мы были… — попытался сказать Уилл.
— Вы были очень любопытны?
Этот второй человек казался высоким, как фонарный столб. Его бледное лицо со следами оспы напоминало луну, и так же, как луна, светило на тех, кто стоял внизу. Его жилет отливал цветом свежей крови. Его брови, волосы и костюм были коричнево-черными, словно лакричный корень, а солнечно-желтый самоцвет в булавке галстука сверкал так же ярко как немигающие, будто выточенные из хрусталя глаза. Костюм незнакомца совершенно потряс Уилла. Казалось, он был сплетен из колючих стеблей ежевики, из закрученной, как часовая пружина, кабаньей щетины, и необыкновенно темной, глянцевитой пеньковой веревки. Он поглощал свет, на нем шевелились ряды колючек, казалось, длинное тело незнакомца должно зудеть, чесаться при каждом движении; казалось, этот человек должен мучиться, горько рыдать и рвать на себе одежду, чтобы избавиться от нее. Однако он стоял тут, лунно-тихий, облаченный в облегающий колючий костюм, и смотрел на Джима своими желтыми глазами. Он ни разу не взглянул на Уилла.
