В жизни одиннадцатилетнего Дугласа это действие занимало очень важное место.
В скрипучих ящиках кухонного стола он насчитал двенадцать ножей. Его старенькая бабушка, добрая седая колдунья с мягкими чертами лица, пользовалась этим реквизитом для сотворения своих чудес.
Дугласу полагалось вести себя тихо. Ему разрешалось стоять напротив бабушки и смотреть, но только не отвлекать ее пустой мальчишечьей болтовней от священнодействия! Разве не загляденье смотреть, как бабушка посыпает цыпленка из дырчатых серебряных приборов порошком из мумий, а может, толчеными костями индейцев, и бормочет себе под нос беззубым ртом таинственные заклинания.
— Бабуль, — сказал Дуглас, нарушив наконец молчание, — а у меня внутри тоже так?
И ткнул в цыпленка.
— Да, — ответила бабушка. — Только чуть больше порядка, а так то же самое…
— Во мне всего больше! — добавил Дуглас, гордый своими внутренностями.
— Да, — сказала бабушка, — больше.
— А у дедушки еще больше. Он так выпячивает свой живот, что может опираться на него локтями.
Бабушка рассмеялась и покачала головой.
— А у Люси Вильямс с нашей улицы, так у нее… — начал было Дуглас.
— Замолчи! — шикнула на него бабушка.
— Но у нее же…
— Не твоего ума дело, что там у нее! У нее совсем другое.
— А почему у нее другое?
— Вот помяни мое слово, прилетит однажды стрекоза и заштопает тебе рот, — сказала бабушка строго.
Дуглас выждал, а потом спросил:
— Бабушка, откуда ты знаешь, что у меня внутри все такое же?
— Знаю. Давай-ка, чеши отсюда!
Зазвонил колокольчик входной двери.
Дуглас пробежал по коридору и сквозь стекло входной двери увидел соломенную шляпу. Колокольчик звенел все настойчивей. Дуглас отворил.
— Доброе утро, малыш, хозяйка дома?
На Дугласа смотрели холодные глаза человека с вытянутым, гладким, древесного оттенка лицом. Незнакомец был высокий, худой. В руках он держал чемодан и «дипломат», под мышкой — зонтик. На нем были роскошные толстокожие перчатки, а на голове — соломенная шляпа, новая до неприличия.
Дуглас подался назад.
— Она занята.
— Я по объявлению, хотел бы снять комнату наверху.
— У нас десять постояльцев, и эту комнату уже сдали. Уходите!
— Дуглас! — За спиной внезапно выросла бабушка. — Здравствуйте! — сказала она незнакомцу. — Не обращайте внимания на ребенка.
Человек, без тени улыбки на лице, неуклюже переступил через порог на негнущихся ногах. Дуглас смотрел, как он поднимается по лестнице и исчезает из виду. Слышно было, как бабушка расписывает ему удобства, которыми отличается комната наверху.
Вскоре она спустилась вниз, чтобы выложить из бельевого шкафа стопку белья на вытянутые руки Дугласа и отправить его наверх, и живо, одна нога здесь, другая — там.
На пороге комнаты Дугласа словно что-то остановило. Комната как-то странно изменилась и все от того, что в нее только что вошел этот незнакомец. На кровати лежала его ломкая и ужасная соломенная шляпа, зонтик подпирал стену, как палка, и смахивал при этом на дохлую летучую мышь со сложенными черными крыльями.
Незнакомец стоял посреди комнаты, которая лишилась своего прежнего лица, весь длинный-предлинный.
— Вот! — Дуглас разбросал по кровати белье. — Мы садимся за стол ровно в полдень. Если вы не спуститесь к обеду вовремя, суп остынет. Бабушка готовит суп так, чтобы не слишком его перегревать!
Высокий таинственный незнакомец отсчитал десять новеньких медных пенсов и со звоном опустил Дугласу в карман куртки.
— Мы будем друзьями, — сказал он мрачно.
Чудно! Чтоб у взрослого человека и одни только пенсы, притом целая куча! И ни одной серебряной монетки, ни единого десятицентовика или четвертачка. Ничего, кроме блестящих медяков.
Дуглас хмуро поблагодарил его.
— Вот поменяю их на десятицентовую монету и брошу в копилку. У меня там шесть долларов пятьдесят центов мелочью. Я готовлюсь ехать в лагерь в августе.
— А теперь мне нужно помыться, — сказал высокий незнакомец.
Однажды в полночь Дугласа разбудили раскаты грома. Дом содрогался от порывов ветра, в окно колотил ливень. А потом ударила молния и беззвучно встряхнула все вокруг. Он помнил, какой чужой и страшной стала его комната, озаренная мгновенной вспышкой.
