— Выпустили раньше срока?
Он усмехнулся и пожал плечами.
— Антошка добилась… Всюду писала, воевала…
— А где она, случайно не знаешь? — обрадовался я.
— Здесь. Со мной.
Меня точно кипятком ошпарили, я побагровел, но решил изо всех сил фасон держать.
— Может, в гости позовешь?
Он продиктовал мне номер телефона, я записал его на газете, которую держал в руках, условился, что вечером забегу к ним…
И так мне тошно стало, так я испугался, что увижу Антошку чужой, равнодушной, что я выскочил с почты и начал мерить ногами этот странный деревянный какой-то город, похожий на декорацию. И в то же время понимал, что хочу на нее хоть на секунду взглянуть, проверить, неужели у нее все выветрилось?
Потом я вернулся на турбазу. Варька лежала на койке и злилась. Она начала отношения выяснять, попрекать меня бесчувственностью, равнодушием, эгоизмом. И я нечаянно проболтался, что приглашен к Антошке и Митьке. Она так и побелела, тонкие губы слились с лицом, а потом сказала:
— Иди, иди, я всегда знала что ты меня не любишь, что я только замена этой… Покровительницы кроликов и бандитов.
На улице было темно, сыро, я бродил под черными мокрыми деревьями и думал: неужели Антошка меня забыла, неужели могла все перечеркнуть? И от сознания, что это правда, такая горечь меня переполняла, что хотелось завыть от боли, как когда-то в детстве, когда я опрокинул на себя чайник с кипятком…
Я держал газету с номером телефона, заходил во все автоматы по дороге, но позвонить не мог. Передо мной стояло спокойное, уверенное лицо Митьки, с которым она теперь навсегда. Я понимал это, я же знал ее характер, у меня стучало в ушах, и я все думал, твердил себе как заклинание:
— Неужели я упустил, неужели я упустил навсегда свою Жар-птицу?!
Интересно, что же означает этот сон?
Послесловие Марины Владимировны
В школе считали Барсова моим любимчиком. Но на его отметках по литературе мои симпатии не сказывались. Этот длинный, неловкий мальчик был самым способным и самым ленивым человеком в классе. Поэтому на двойки я не скупилась…
В первые месяцы моей работы в десятом классе Барсов регулярно перед началом уроков встречал меня, склонялся с высоты своих двух метров и отказывался отвечать, мотивируя это бесконечными семейными похоронами. Я подсчитала, что он исчерпал лимит на своих родственников в трех коленах. На секунду он смутился, когда я показала ему свои записи по датам; но потом улыбнулся обворожительно и кокетливо, он явно знал, что ему идет улыбка, ямочки на щеках:
— Мы же взрослые люди…
Я не стала оспаривать это утверждение, и серые глаза Барсова, посаженные чуть косо к вискам, как у телят, стали унылыми.
— Тошно, понимаете, мне зубрить: родился, учился, написал… Кому это все будет нужно в жизни?
— Вы любите историю?
Он вздохнул так глубоко, что чуть не сдул меня с места.
— А кто-то стал лучше, счастливее оттого, что ее знал?
— Демагогия лентяя… Прошлое помогает человеку понимать будущее, конструировать настоящее…
Барсов хмыкнул, сморщив короткий нос.
— Вы фантастику уважаете?
— Уважаю.
— Вот бы проводить уроки во время мертвого часа, представляете, мы спим, вы рассказываете, и все само на корочку записывается…
Лицо его стало мечтательным, как у малыша, который выдувает мыльные пузыри через соломинку…
С тех пор он изредка начал ко мне захаживать, сначала за книгами, а потом с разговорами о жизни. Очень у него были своеобразные суждения! В книгах на него не действовал авторитет предисловия или послесловия, он ничто не принимал на веру. Увлекаясь, споря, преображался, младенчески розовое лицо твердело, пухлые губы сжимались упрямо и решительно, а лукавые глаза становились высокомерно холодными, как у диких птиц.
Ближе всего он был с крошкой Моториным, угрюмым и нервным мальчиком, которого, кажется, ничто не интересовало, кроме тряпок и девочек. Он не просто плохо учился, а с откровенным отвращением. Его желчное лицо теплело только в разговоре с Барсовым. Моторин даже хорошел, оттаивая от постоянного раздражения.
Одно время Барсов стал частенько нависать над партой Глинской, как баобаб, но она быстро его отрезвила. С этой язвительной, языкатой и колючей девочкой никто долго дружить не мог, она страдала такой принципиальностью, что портила жизнь и себе и другим, не желая ничего никому прощать.
