— Господи! Погаси свечу! — умоляет первый министр дневного, солнечного Бога. Уж он — то может. Пламя свечи — его дар! Но нечего солнцу делать ночью, не может Солнцеликий прийти на помощь. Горит, горит окаянная свеча, сжигая одну жизнь за другой.
— Запретные Боги! — восклицает наконец первый министр и в ужасе оглядывается, недаром ведь говорят, что убоявшиеся дьявола и отказавшиеся от власти над миром Боги часто бродят у человека за спиной. Их нельзя призывать, это грех… но должен же кто — то погасить проклятую свечу!
— Запретные Боги, погасите свечу! — впадая в грех, шепчет первый министр короля Эттона, но и тогда ничего не происходит. Эти Боги отказались от силы и власти, чем они могут помочь несчастному миру?
Первый министр стонет от отчаяния… а потом дует на свечу, и свеча гаснет.
И ему сразу делается хорошо и спокойно. Потому что он задал вопрос и получил ответ.
— А с кончеными людьми, наверное, всегда так, — сам себе говорит первый министр, смахивая непрошеные слезы. — Им ведь терять нечего. А значит, и беспокоиться незачем…
Первый министр короля Эттона принял решение. Оно безумно. Оно не менее безумно, чем летящие на свечу мотыльки. Первый министр и думает о себе самом как об одном из таких мотыльков, но поступить по — другому он уже не может.
— Ведь если один мотылек может погасить окаянную свечу, то пусть уж погасит, чтобы всем прочим не сгорать без толку, — ворчит он. — А потом… может, я еще и не сгорю? Может ведь мне повезти, раз до сих пор везло?
Первый министр барон Тамб берет лист тонкой бумаги, закрывает окно и вновь зажигает свечу, зажигает и пишет: «Королю Илгену от первого министра короля Эттона, барона Тамба… Все, что я пишу, имеет своею целью спасти оба наши государства от невыразимого злодеяния, кое без сомнения повлечет за собой неисчислимые бедствия, падение нравов и всяческое разорение, а хуже того — гнев Богов, который незамедлительно воспоследует…»
Барон Тамб предает своего горячо любимого монарха, открывая его замыслы врагам. Он не может поступить иначе…
Быть может, потому что он сам родом с границы и у него есть родня по ту сторону, по ту сторону, которую, по замыслу его величества Эттона, нужно предать огню, мечу и магии, а потом бросить на растерзание голоду и болезням. Мальчишкой Тамб часто гостил у своей дальней родни. Он все еще может вспомнить те далекие времена. Людей, которые были добры к нему… сверстников, с которыми он когда — то играл… девчонок, в которых влюблялся…
Быть может, потому что он и в самом деле любит своего короля, короля — художника, восхищается его талантом и очень боится, что художник, запятнавший себя такой мерзостью, навсегда вычеркнет свое имя из памяти потомков. Никто и никогда не посмотрит на его полотна, не вспомнив при этом, что они принадлежат подлецу и палачу.
Быть может, потому что он и впрямь боится гнева Богов и падения нравов. Достаточно ведь лишь один раз совершить какое — либо злодеяние, и прочим сразу становится понятно — можно. Достаточно лишь раз открыть дверь и показать путь… а дальше никакие Боги не остановят.
Быть может… Все это может быть. Но может быть также и то, что есть на белом свете мерзости, которые ни эльф, ни человек просто не согласен делать, какие бы блага ему за это ни обещали, в какой бы звонкой монете ни платили.
Смотря какой эльф или человек, конечно. Вот Боги и смотрят. Смотрят, как ловкие руки бывшего воротного стража подкидывают в небо почтового голубя, похищенного на королевской голубятне. Первому министру ведь куда проще что — либо похитить, чем простому солдату, никто и не подумает, что он делает нечто незаконное. А если даже и делает, это тотчас приобретает некую видимость законности.
Вот только сейчас… В эту ночь, под этими звездами… такое и министрам не прощается. За такое следует либо награда, либо кара… и очень часто это одно и то же.
— Храни тебя Боги от соколов да коршунов! — желает голубю Тамб.
«Обязательно сохраним!» — молчат Боги.
Голубь стремится к цели.
***
Карвен проснулся, когда утреннее солнце заглянуло в глаза.
Мог бы и раньше, но уж больно поздно вчера засиделись. Верген истории рассказывал. Фирну аж заслушался. Потом еще этот… стрелок который… ах да, Иллир! — начальник воротной стражи Иллир — кстати, кроме всего прочего, старший брат Фирну, только с дежурства своего сменился, тут же пришел и развлекал учтивой беседой, как и обещал. Тоже всякого нарассказал. Полночи прошло, никто и не заметил.
