Бог весть, какой там тумблер у него в голове в следующую секунду переключился, но только уставился Дыг на меня невидящим взглядом, и пошёл выговаривать как пописанному с горячечной убеждённостью фанатика, но при этом – и как это в нём совмещалось, не знаю – с замогильным бездушием голосового движка:
– Ведаю я, жжёт святой огонь и убийца в град Христа не внидет. Его затопчет бледный конь, и царь царей возненавидит. Но только смешны мне эти суровые вердикты. Кто придёт ко мне и с верою скажет: убить нельзя, не убий? Кто решится первым бросить камень? Нет меры, нет различия. Почему по закону убить хорошо и даже нужно, для идеи – невозможно? Кто мне ответит?
Спросил и уронил голову на грудь, будто не в силах был больше смотреть на глупого и наивного меня. А я, поражённый и ошарашенный, покачал головой:
– Кто, говоришь, ответит? Да хотя бы и я. И вот что я отвечу. Убивать для идеи – грех. По закону – вообще-то, тоже, поскольку закон – это тоже идея. Нельзя человека на идею менять. Человек он тёплый, его любить нужно. Ну, или хотя бы уважать. В крайнем случае – терпеть. До тех пор терпеть, пока в нём есть хоть что-то человеческое. И ещё скажу: праведного способа убивать не существует. Все в свой черёд ответим. И я отвечу. Так-то вот.
Хоть и не смотрел на меня в ту минуту оборотень, но ни словечка из моего ответа не пропустил, и с тем же неубедительным темпераментом ожившего зомби в свой черёд изрёк:
– Говоришь, дракон, нужно любить человека. А если нет в сердце любви? Говоришь, нужно его уважать. А если нет уважения? Я был на границе жизни и смерти, к чему мне слова о грехе? Я могу сказать про себя: "Я взглянул, и вот конь бледный, и на нем всадник, которому имя смерть". Где ступает ногой этот конь, там вянет трава, а где вянет трава, там нет жизни, значит, нет и закона. Ибо смерть – не закон.
В этих его сумрачных, не слишком понятных для меня словах промелькнул, как мне показалась, намёк на причину его страшного решения. И, зацепившись крепко за эту нечаянную оговорку, я поинтересовался осторожно:
– Насколько понял, ты за край заглянул? Туда, где так много всего ничего? Да? И что же у тебя такое было, если не секрет? Саркома лёгких? Диффузная лимфома? Лейкемия? Или просто суицидное состояние духа, вызванное непереносимой лёгкостью бытия?
Спрашивал я, не слишком надеясь на ответ. В такие сферы даже своих редко пускают, не то чтобы чужих. Однако Дыг ответил. Ответил без каких либо без подробностей, очень туманно, но всё-таки дал понять, что мыслю я в правильном направлении. Сказал он так:
– Прав ты, дракон, заглянул я за край. Заглянул и понял: единственный способ не потерять надежду – это обрести свободу.
Дескать, вот так вот, и думай что хочешь.
– Выходит, – проговорил я после небольшого раздумья, – променял ты, Володя, по причине страшной болезни бессмертие души на долгую жизнь звереющего сознания. Что ж, это нормальная сделка. Жизнь – это всё-таки жизнь. Как ни крути. Пусть и в шкуре волка. А что? В шкуре волка всяко теплей, чем в тулупе козла. Да? К тому же, дурных людишек истреблять – что может быть слаще? Не правда ли?
– Не люди мои враги, система – мой враг, – услышав в словах моих иронию (я её особо и не скрывал), возразил оборотень. – Система порождает зло, и борется с ним его же методами. Система – главное зло. Систему нужно уничтожить. Потому и нужна мне Сила, много Силы.
– Знакомая песня. А мысль, что систему можно без крови улучшить, не допускаешь?
– Систему, дракон, улучшить нельзя, её можно только уничтожить. И ты об этом знаешь лучше меня.
– Тебе сказать, что я знаю? Тот, кто борется с системой, становится частью системы – вот что я знаю. Так уж эта система хитро устроена. Ладно, бог с ней, с системой. Ты лучше скажи, на меня-то зачем дёрнулся? Я, по-твоему, тоже винтик системы? Ты что, Володя? Я же золотой дракон. Я вообще не при делах.
– В том-то и дело, что золотой. Золотой дракон есть порождение зла и зло в чистом виде. Ежегодно умерщвляющий семерых праведников должен быть наказан. Должен и баста.
Я сначала опешил, а потом недоумённо замотал головой:
