Ледовитов недоверчиво хмыкнул, но вдаваться в подробности не стал, только уставился на подполковника долгим немигающим взглядом. И сам же первым не выдержал, отвёл глаза. Скрывая смущение, поправил нервным движением узел галстука и повёл гладко выбритым подбородком в мою сторону:
– А это ещё кто такой?
Лукавил Марк Семёнович. Ох, лукавил. Прекрасно видел, что перед ним дракон, просто-напросто не хотел показать, что это для него что-то значит. Типа, ну дракон, и что теперь? Что мы драконов не видали? Видали. Причём всяких.
После лишенного всякого смысла вопроса в кабинете на какое-то время повисла неловкая пауза. Нарушая её, Улома сконфуженно сказал:
– Это наш друг, господин полковник. Золотой дракон.
– Дракон? – криво ухмыльнулся Ледовитов. – Где тут дракон? Я только одного нагона вижу.
– А вы что, уважаемый, действительно видите разницу? – вступая в разговор, поинтересовался я с нескрываемым вызовом. Спросил и уставился на его сияющую залысину. Заглянул бы в светлы очи, да только они у него постоянно бегали.
Будучи ушлым бюрократом, на открытый конфликт Ледовитов не решился. Чай не дурак с неподвластным Уставу крылатым контры разводить. Но и показать, кто в доме хозяин, ему тоже было необходимо. Как же без этого? Поэтому и вызверился на Улому:
– Подполковник, мать моя Тьма, почему посторонний в штабе?
На Улому стало жутко смотреть. Его добродушное лицо преданного служаки вмиг превратилось в морду быка, уколотого пикой тореадора.
– Я… – хотел он что-то объяснить, подавив первую волну негодования.
Но Ледовитов, всё больше и больше распаляясь, резко оборвал его:
– Вижу, что ты! Почему, спрашиваю, посторонний в штабе?
– Он не посторонний, он…
И не нашёл Улома чего сказать. Только гневно сверкнул глазами и вытер испарину, выступившую от напряжения на лбу.
Эх, Борис Александрович, Борис Александрович, подумалось мне в ту напряженную секунду. Нет тебе равных в бою честном ратном, а вот кабинетных схватках слабак ты. Неприязнь прятать не умеешь, ответить изворотливо не научился. Буреть тебе ещё до уровня Архипыча и буреть.
Подумал я так и решил незамедлительно придти на выручку товарищу, который и сам меня не раз из переделок геройски выручал. Прокашлялся в кулак громко, чтоб обратить не себя внимание, и спокойным-преспокойным голосом сказал:
– Вообще-то, премудроковарный. я тут по делу.
– Это по какому же такому делу? – продолжая пялиться на Улому, спросил Ледовитов. Спросил развязно, чтобы скрыть замешательство. Давно его, видимо, по старинке-то не величали. Отвык.
А мне пришлось по нраву его тёмное эго подзуживать.
– Видите ли, премудроковарный, – пояснил я с той степенью иронии, которую не каждому дано осознать, но всякому позволено уловить, – мне сегодня приспичило сущность Запредельную сдать. – Не дожидаясь встречного вопроса, тут же вынул из кармана флакон царицы Хатшепсут и протянул в его сторону: – Вот эту вот.
– Что за хрень? – отпрянул Ледовитов.
– Куньядь вульгарная, она же хворь конотопского чудодея, – пояснил я. – Прошу принять. По акту, разумеется. Я изловил, а уж развоплощайте сами. У меня Сила в отличие от вас не казённая. Только тару потом, пожалуйста, верните, она дороже "Мазерати" стоит. И пробочку не забудьте. Притёртая.
Некоторое время Тёмный пытался понять, в чём подвох, где его дурят и как на это реагировать, не сообразил ничего и, пытаясь выдержать марку, велел Уломе:
– Оформить и доложить. – Потом махнул рукой в сторону Самохина, лицо которого за всё это время не выразило не единой эмоции. – С этим закончили?
Улома посмотрел через голову Ледовитова на меня и, когда я кивнул, процедил сквозь зубы:
– Так точно, господин полковник, закончили.
– Ступай в конференц-зал, – приказал Ледовитов эксперту. Причём сделал это в таком пренебрежительном тоне, будто это был его личный хомм.
Разумеется, Самохин, этот гордый, свободный и уважающий себя человек, не сдвинулся с места. Даже и не подумал. Мало того, с демонстративной неспешностью вытащил носовой платок, шумно в него высморкался и столь же неторопливо спрятал платок в карман. Затем, сложив руки на груди, уставился на график раскрываемости тяжких преступлений и стал всматриваться в него с таким напряжённым интересом, будто это был плакат с послом доброй воли Организации Объединённых Наций Анжелиной Джоли. Причём неглиже.
