— Эй, у вас там все в порядке? — поинтересовался капитан по интеркому.
Оба одновременно повернулись к ближайшей камере и хором ответили:
— Все хорошо.
— Вернитесь внутрь и проверьте еще раз, — приказал Блайт.
Несколько минут он смотрел, как его люди тщетно пытаются открыть дверь, после чего велел:
— Ладно, уходите.
Если Пенни Роял не хочет кого–то куда–то впускать, то никто никуда и не попадет. Значит, получается, нет ничего «хорошего» — и с Чонтом, и с Хабер в том числе. Прежде неразлучные, теперь они прилагали массу усилий, чтобы избегать друг друга, и наконец перестали жить вместе. Хабер перенесла свои вещи в одну из пассажирских кают.
Следующим стал Брондогоган. Вскоре после того, как Левен доложил капитану о том, что кпд У-пространственного двигателя увеличился на восемь процентов, великан буднично уронил:
— Вчера ночью ко мне заглянул брат.
Грир не была бы женщиной, упусти она шанс ткнуть пальцем в очевидное. С грубостью, которая отличала не только черты лица уроженки мира с высокой силой тяжести, но и ее речь, она заявила:
— Насколько я знаю, у тебя был только один брат, да и тот вот уже десять лет как сгорел.
Брондогоган и его брат появились из искусственной утробы с разницей в восемьдесят лет — брат незадолго до войны, Бронд — вскоре после. И брат этот — Блайт припомнил, что звали его Мондогоган, — достиг в своей жизни той стадии, когда скука становится величайшей угрозой. И занялся, пожалуй, самым опасным из существующих видов спорта: серфингом на пирокластических потоках[9].
Больших успехов ему достичь не удалось.
— И тем не менее, — возразил Бронд. — Это был мой брат.
Потом пришел черед Грир. Они вчетвером еле–еле справились с ней, пытающейся «подправить» собственное лицо армейским ножом. Наконец, под завязку накачанная успокоительным, привязанная к каталке в медицинском отсеке, они призналась, что не желает больше быть такой, как есть, — она хочет быть красивой. Когда же Блайт поинтересовался, чем тут поможет кромсание лица, она лишь наградила его весьма озадаченным взглядом. Ее оставили на попечение автодока, принявшегося пичкать пациентку лекарствами, рецепты которых извлекались из банка памяти, и тут принялся бормотать Икбал. Он сам не осознавал, что делает, пока ему не сказали. Когда же он пытался остановиться, то начинал чесаться или выдергивать волосы целыми прядями. А уж когда в каюту Блайта заявилась голая Мартина, потребовавшая, чтобы капитан «трахнул ее погрубее», Блайт решил, что с него довольно. Мартина категорически предпочитала женщин — ее отвращение к гетеросексуальным связям было просто патологическим.
Блайт оставил Мартину отдыхать на своей койке, нокаутированную инъекцией снотворного в шею, и отправился в одну из корабельных кладовых за маленькими атомными ножницами. Затем прошел к шлюзу трюма и свел на нет всю работу Икбала, разрезав железо прямо по сварочному шву. Это заняло всего несколько минут, Блайт даже удивился, отчего он решил, что подобная мера предосторожности способна остановить то, что находится по ту сторону. Тело Пенни Рояла, несомненно, может вырастить любые инструменты. Капитан вошел в шлюз. Отметив, что воздух в трюме по–прежнему пригоден для дыхания, человек открыл внутренний люк и шагнул через порог.
Оказавшись внутри, Блайт застыл, удивленно разинув рот. Дальняя стена трюма вместе с частью боковой просто исчезла. Похоже, материал стен каким–то образом преобразовался в органические на вид колонны и балки. С того места, где стоял капитан, просматривалось все помещение до самого У-пространственного двигателя. Кроме того, отовсюду, как грибы–дождевики, выпирали комья аппаратуры, связанные серебристым мицелием оптоволоконных кабелей. Пенни Роял находился там же, где Блайт видел его в последний раз. Но теперь он лежал прямо на полу этаким обыкновенным морским ежом — если, конечно, данные существа способны достигать десяти футов в диаметре.
— Что ты сделал с моим чертовым кораблем! — взревел Блайт. И тут же, вспомнив, на кого он орет, а также то, что сам он собирается покинуть судно при первой же возможности, почувствовал себя глупо. — Что ты сделал?
