— Мадам, я пришел к вам от имени газеты «В последнюю минуту», чтобы задать несколько вопросов.
За время своего отсутствия Нилима успела умыться и уложить волосы в тугой узел. С лица ее уже стерлись последние следы недавно испытанного возбуждения, оно вновь выражало непреклонность и решительность. Третьего стула не было, мне пришлось уступить хозяйке свой. Кстати, для меня это было неплохим предлогом, чтобы вообще уйти отсюда.
— Мне пора, — сказал я Нилиме. — Постараюсь сегодня к вечеру или завтра снова заглянуть к тебе.
Она молча кивнула головой. Сугрива поспешно извлек из кармана блокнот и карандаш. Я не вышел еще за ворота, как он уже задал Нилиме первый свой вопрос:
— Правда ли это, мадам, что вы решили отныне вести жизнь незамужней женщины?
Я не обернулся. У меня недостало мужества увидеть своими глазами реакцию Нилимы на этот вопрос.
Солнечное, лучезарное утро постепенно сменилось пасмурным днем и тоскливой изморосью, изморось перешла в шумящий дождь, а к вечеру дождь обратился в град. Я сидел возле Харбанса в его кабинете. Над миром царило безмолвие, нарушаемое лишь отдаленным стуком падающих градин — то было какое-то мрачное, зловещее безмолвие, раскинувшееся вокруг нас, как бескрайний угрюмый океан, который равнодушно поглотил в себе все звуки чуждой ему жизни и сам бессильно колыхался под свинцовым небом. Порой град усиливался и начинал стучаться в окно. Иногда какая-нибудь шальная градина залетала через решетку верхнего светового окна и комнату и смотрела на нас с пола вопросительным белым оком, а потом медленно таяла, исчезая в ворсинках ковра. Когда же град ослабевал, вдруг налетал порывистый ветер и громко хлопал створками распахнутых окон, взрывая тишину ночи.
Я молча наблюдал за лицом Харбанса, на котором, подобно морским приливам и отливам, по очереди прокатывались самые разнообразные чувства. Раскинув руки и ноги, он сидел на диване с таким видом, будто вот-вот должен был встать и уйти отсюда. Некоторое время назад Банке принес нам пышущую теплом жаровню, и теперь я согревал над ней зябнущие руки. Когда жаровня появилась в поле зрения Харбанса, он пристально оглядел ее и сказал:
— Вот видишь, и это прислала та женщина. А разве ей, будь она здесь, могло бы прийти такое в голову?
Под «той женщиной» надо было понимать Шуклу, а «она» была Нилима. Появившись здесь, с первой же минуты я заметил, что в отсутствие Нилимы все заботы по дому незамедлительно взяла на себя ее сестра. Она не только навела в доме надлежащий порядок, но и помогала Банке готовить на кухне пищу. Когда Шукла увидела меня, по ее скорбно нахмуренному лицу словно прокатилась волна радости.
— Ну вот, наконец-то вы пришли! — воскликнула она. — Я ведь жду вас с самого полудня. Идите, идите скорей! Бхапа-джи там, в своем кабинете.
— Как он себя чувствует? — спросил я, и тут вдруг счастливое выражение на ее лице сменилось сухой и жесткой маской.
— Ему нехорошо, — холодно сказала она. — Он не разговаривает даже со мной, только Банке допускает к себе. Пожалуйста, если можно, побудьте возле него эту ночь. Его нельзя оставлять одного. Я бы сама посидела с ним, но ведь… — Отведя от огня в очаге печальный, какой-то отсутствующий взгляд, она добавила: — Я все могла бы простить Савитри-диди, но только не это. Она должна была прийти сегодня к бхапа-джи. И уж если не пришла, значит, сердце у нее…
— Я тоже был у нее утром, — поспешил вставить я, когда она запнулась. — Она продолжает стоять на своем.
— Ну и пусть стоит на своем! — неожиданно горячо сказала Шукла, вскинув голову тем же гордым движением, как это делала и Нилима. — Ей же самой будет хуже. За бхапа-джи найдется кому присмотреть, а вот она-то всю жизнь теперь будет каяться! Ни за что больше не поеду уговаривать ее, да и посылать к ней никого не стану. Хочет жить одна — пусть живет одна! А если нашла кого-нибудь себе…
— Ну-ну! — опять вмешался я. — Ты, я вижу, тоже начинаешь говорить лишнее.
— Нет, не лишнее, — возразила она. — Я лучше других знаю ее нрав. Я ее знаю даже лучше, чем она сама знает себя. У нее все так — не ценит того, что ей дала жизнь, а бегает за тем, чего не хватает. Я прямо скажу: уж если она не смогла быть счастливой с бхапа-джи, значит, ей счастье и на роду не написано. Так всю жизнь и будет гоняться за призраками, понапрасну душу себе терзать…
