Нилима все говорила и говорила, а он молча сидел на кровати, обхватив голову руками. Им владело одно желание — грубо зажать ей рот. Но у него не хватало сил даже на это, он продолжал молча сидеть перед ней. Ему даже стало жаль Нилиму, когда на ее губах выступила пена, но он не сказал ни слова, только принес и открыл бутылку виски. Когда Нилима выбежала в другую комнату, он налил в стакан немного виски и велел Банке отнести ей. Но, выхватив стакан из рук слуги, она бросила его на пол, затем поспешно собрала вещи и сама ушла искать такси. Увидев, как госпожа уложила свои вещи в машину и вышла на улицу вместе с сонным, поднятым с постели Аруном, Банке всполошился и побежал звать Шуклу. Но к приходу Шуклы Нилима уже уехала…
— И с той минуты я все время вижу здесь эту женщину, — сказал Харбанс, отхлебнув глоток кофе. — Чего только она не сделала для меня за это время! Я запер дверь на ключ и пил здесь виски, а она все металась вокруг, будто это с ней случилась беда. Нет, она ни разу не окликнула меня, даже не стукнула в дверь — боялась, как бы я не рассердился на нее. И все-таки я чувствую каждый ее шаг, каждое ее движение… Вот всякий раз, как Банке стучится ко мне, я уже знаю, что она стоит тут же, за дверью. Скажешь — «мистика!», но поверь: мне иногда так и мерещилось, что она прошла сквозь запертую дверь и стоит передо мной, и все смотрит-смотрит на меня, будто хочет о чем-то спросить… Первый раз такое со мной, чтобы я чувствовал столь явственно близость человека, которого нет рядом. И вот идет изнутри, одолевает меня какая-то слабость, какое-то странное чувство, о котором мне хочется забыть, хочется оттолкнуть его от себя. Мне казалось, будто я слетел вниз с горы и вдруг повис в воздухе. И, чтобы отделаться от этого жуткого ощущения, чтобы забыть о нем, я пил, и пил, и пил… Однако я чувствовал, что не вино удерживает меня от падения вниз, в пропасть, но чья-то невидимая рука — она не касается меня и в то же время держит крепкой хваткой. С одной стороны, я благодарен ей, но с другой… А с другой — она ненавистна мне. Я все время хотел избавиться от нее…
Он сидел передо мной весь расслабившийся, безвольный, и глаза его, казалось, были устремлены не на окружающие предметы, а куда-то внутрь собственной души. Град то начинал яростно барабанить по окнам, то вновь в бессилии унимался. Харбанс с силой прищурил глаза, будто стараясь проглотить что-то очень горькое, на лбу его собрались складки.
— Хуже всего было в полночь, — продолжал он. — Стало тошнить, голова закружилась, я уж думал, мне конец. Часа в два ночи Банке принялся барабанить в дверь, да с такой силой, что выскочил засов. Он вошел в комнату, и мне показалось, что на пороге стоит эта женщина. Но когда Банке включил свет, она отпрянула назад и спряталась за косяк. Даже в том полусознательном состоянии я понимал, как все это опасно. Что подумает Сурджит о своей жене и что сделает с ней, если узнает, что ночью одна она была в нашем доме? Я и мысли не допускал, что она могла предупредить его об этом и что он позволил ей так поздно пойти в чужой дом. А потом в глазах стало темно, и до самого утра я уже не понимал, где я, что со мною… А утром вижу, что лежу в постели между двумя подушками. Комната убрана так, как у нас не бывало даже при Нилиме. Банке дремлет у порога, завернувшись в свое одеяло. Но в кухне уже пылает огонь, в чайнике кипит вода…
В эту минуту в комнату вошел Банке, неся в руках одеяло и грелку.
— Сахиб, младшая госпожа говорит, что вам надо лечь, — сказал он, подавая Харбансу принесенные им вещи.
Харбанс принял их с видом послушного ребенка и, подложив подушку под локоть, полуприлег на диване.
— А вам, сахиб, когда подать ужин? — спросил меня Банке.
— Я не стану ужинать, мне пора уходить, — возразил я. — Если что-нибудь готово, покорми своего господина.
— Для них приготовлен суп, а для вас другая еда, — ответил Банке. — Когда прикажете, принесу. И чистую пижаму для вас. Младшая госпожа говорит, что вы останетесь ночевать.
— Нет, я не могу, — запротестовал я. — У меня…
Но в эту минуту из-за двери послышался усталый голос Шуклы:
