— Знаю. Но только здесь мы сумеем оторваться от полиции!
— А это что, так уж необходимо?
Корм не ответил. Он не думал, не знал точно почему, но чувствовал, что нужно избавиться от надзора помощников шерифа и, главное, от того, на белом «шевроле», который, вероятно, тоже ехал за ними.
Постепенно воздух стал чище, корпуса сталеплавильных заводов растаяли в легкой дымке. За ними потянулись фермы, мелькали то ближе, то дальше кудрявые рощицы, узкие, пустынные в это время дороги, виднелись дома с багряными от заката окнами.
У края только что вспаханного черного поля Корм свернул на проселочную дорогу. Тяжелая машина качнулась.
— Эй! Эй! — закричали им несколько мужчин, сидевших на корточках возле барака с облупившейся на стенах краской, пуэрториканцев или мексиканцев — смуглых, в широкополых шляпах, с темными натруженными руками.
Они въехали в редкую кленовую рощицу и, когда остановились, заметили далеко позади две светлые полицейские машины, поджидавшие их возле канала.
— Корм! — крикнул Марвин Стивенс. — Остаемся здесь?
В оглушающей тишине звонко рокотали разогретые моторы.
Корм высунул в окно левую руку с вытянутым пальцем.
— Ждите меня здесь! И выключите двигатели! — крикнул он, медленно отъезжая.
Люсиль, оглянувшись, посмотрела на «корвет», за наклонным передним стеклом которого, сквозь отражение кленовых ветвей, виднелись странно неподвижные лица Джоя и Бекки Уэскер.
Корм засмеялся.
— А ты изменилась!
— Нет! Иначе я осталась бы здесь!
Они выехали из рощицы и по тем же утрамбованным проселочным дорогам — меж заботливо обработанных полей овощных ферм и обветшавших деревянных домов — поехали в обратном направлении. Где-то впереди, низко, чуть не сливаясь с самым горизонтом, время от времени, как молнии в лучах заката, поблескивали автомобили на шоссе номер девяносто семь.
— Ты что-то надумал, Корм?
— Нет.
На отдельных участках дорога была ровнее, и вскоре они снова выехали на асфальтированное боковое шоссе. Солнечный диск, остановившийся над землей на одном с ним уровне, усаживался на переднее стекло их машины, и Корм, ослепленный, задирал голову, чтобы не упустить из виду расширения дороги, где мог бы укрыться тот самый полицейский в белом «шевроле».
Они ехали, как когда-то, вместе и, как когда-то, не знали, куда едут. Но тогда они верили. Бунтовали. И хотя им не все было понятно, они по крайней мере сознавали, что, если они хотят быть другими, совсем другими, им нужно бежать от этого мира.
«Не бежать, а изменить его нужно! — подумал Корм. — Но теперь уже поздно… Поздно, мы уже потеряны! Принесены в жертву! И так, наверное, случалось с каждым поколением, наше общество каждое поколение ловит в свою ловушку, и когда мы понимаем, что его надо изменить, — уже поздно, мы уже бессильны!»
По наивности они добровольно закрывали глаза, и им казалось, что они счастливы, что они поняли истину, смысл существования.
А молодые продолжали бежать. Бунтовать. Но уже без веры, без каких бы то ни было иллюзий. Они начинали прямо с героина, еще в школах. И, усталые, разочарованные, очень скоро понимали, что, в сущности, они никогда и ни на что не надеялись, что все это просто гигантский капкан отрекшегося от них мира — капкан с бесчисленным количеством алтарей для всех заблудших и бунтующих. Темные алтари, на которых никто не запрещает им самим приносить себя в жертву воображаемым идолам.
«Своим мертвым идолам!» — сказал себе Корм.
— Кто он, Люсиль? — спросил он.
Она молчала, вглядываясь вперед ничего не видящими глазами.
Корм внимательно осматривал дорогу с покосившимися фермерскими домишками по сторонам, маленькими перекрестками с навесами для продажи овощей и фруктов, с остановившимися возле них машинами покупателей — он осматривал всю эту благодатную землю больших равнинных штатов, усталую и ленивую, погруженную в закат, умиротворенную, как для молитвы своему огненному богу.
— Он тоже спросил меня о тебе, Корм. Хотя не в его характере задавать вопросы, — тихо сказала Люсиль и надолго замолчала. — Он спросил, ты ли это.
«Вот сейчас! Вот сейчас!» — сказал себе Корм. Уже в который раз похолодело и стянуло все его лицо.
