Обе машины неспешно двигались одна за другой.
— Включаю Долфи, Элвис!
Круглые, красные, словно воспаленные, зрачки замигали, послышался шум, перебивающие друг друга разговоры. Шоферы тяжелогрузных машин на главных шоссе между Сноуденом, Менсфилдом и Бефаллоу обменивались информацией о том, не видно ли где скрытых полицейских патрулей и можно ли безнаказанно увеличить скорость. Приближалось время, когда легковые автомобили освобождали трассы, движение становилось менее интенсивным, и тогда профессиональные водители наверстывали терпеливо соблюдаемое в течение всего долгого дня ограничение скорости до максимальных пятидесяти пяти миль в час. Его ввели по всей стране еще во время энергетического кризиса, сейчас кризис миновал, горючего на заправочных, казалось, было сколько хочешь, но, может быть, потому, что это обилие действительно было лишь кажущимся, а может быть, из-за резкого снижения дорожных катастроф ограничение скорости соблюдалось самым строгим образом.
— Алло, Долфи! — повис над всеми шумами бас Мейлера.
— Слушаю! — отозвался молодой полицейский на белом «шевроле».
— Где ты?
— Двигаюсь по девяносто седьмой на север. Но их и след простыл!
— Кажется, они нас здорово обогнали.
— Не может быть, они где-то здесь!
— Если заметишь, сообщи. Если, конечно, ты их найдешь. Элвис тоже их ищет.
— Мы их сцапаем!
— Ясно, сцапаем.
— Ну, тогда все в порядке!
— Почти в порядке, Долфи!
Мейлер выключил аппарат. Где-то на западе, где солнце все еще раскаляло гаснувший горизонт, по асфальтированному шоссе номер девяносто семь самоуверенно несся молодой Долфи. Мейлер осмотрелся. Он заметил брошенный фермерский навес и остановился перед ним. Через минуту, почти бесшумно, подъехал Элвис.
Широко распахнув дверцы, оба вылезли из машин.
Мейлер вытер платком вспотевшую шею. Его ремень с пистолетом, дубинкой и наручниками съехал ниже пояса.
— Ты слышал?
— Слышал, — кивнул Элвис. — Пусть поищет ветра в поле.
— Ты вот тоже молодой, но Долфи просто мальчишка!
Элвис почтительно слушал.
— В таких заварухах лучше всего держаться в сторонке. И наблюдать!
Элвис молчал.
— Тут вся тонкость в том, чтобы знать, когда вмешаться. А Долфи торопится. Воображает, что может сам все обстряпать.
Мейлер сунул платок под расстегнутую форменную рубашку и потер грудь.
— Все проходит, Элвис, все… Вспомни сухой закон. Из-за рюмки спиртного стреляли, а сейчас ты можешь ее выпить в любом баре. И эти хиппи… Канут в прошлое наркотики, время их уже проходит, придет что-нибудь другое. Мода!
Элвис не проронил ни слова.
— Выходит, не в наркотиках дело. И не в том, что придет после них! И как мы — с налогами, например, и со многими другими вещами, — так и хиппи не так уж виноваты… Даже напротив! Сами себя опустошают, убивают просто… А почему? Ты спросил кого-нибудь — почему? И что тогда можем мы, Элвис? Мы с тобой, например? Остановить их? Направить на путь истинный? Самое большее — получить нежданно-негаданно пулю в упор, чтобы потом по телевизору показали, как мы исполняем свой долг…
Мейлер сощурился, глядя на закат и ровную, тонущую в сладостном покое землю, притихшую под огромным предвечерним небом.
— Возвращайся к лесочку, Элвис, — сказал он устало. — Наблюдай за ними издали, и если что, сообщи. Я поезжу с Долфи по девяносто седьмой, чтобы не поднимать ненужного шума, если и без того здесь ничего нельзя предотвратить.
— Хорошо, Мейлер!
Элвис подождал, пока он отъедет. Убедившись, что дорога свободна, дал газ, резко вывернул руль, и его машина присела, как животное, готовое к прыжку.
Не было нужды оборачиваться, чтобы увидеть, как быстро спускается солнце за сгустившуюся ленту пламенеющего слева горизонта. И как могло небесное светило так стремительно двигаться после того, как часами почти неподвижно висело в безоблачной выси? И какие огромные пространства преодолевало оно там, в высоте, если бесспорно, что с тех пор, как существует мир, оно движется где-то там, в бескрайнем и безначальном Космосе?
«Бескрайний и безначальный хаос!» — подумал Корм, и, как тогда, когда он ехал к сборищу хиппи возле канала, ему показалось, что необходимо еще одно, совсем маленькое, просто ничтожное усилие, чтобы увидеть и понять нечто очень важное, даже фатальное, что сразу же поможет ему осмыслить все пережитое, что откроет ему истинную стоимость порывов и разочарований, надежд, падений и этого органического, уже неизлечимого оцепенения, которое он безуспешно пытается с себя стряхнуть.
