Роберт Александр Лафлер действительно был с Юга, если только Новый Орлеан, место уникальное само по себе, можно считать частью Юга. В Пелэме он уже третий год работал старшим преподавателем. «И почему я так долго тянула с математикой!» — воскликнула, узнав об этом Крис. Они жили в одном кампусе, проходили мимо друг друга по пути в библиотеку, а она его не замечала. Ему было тридцать, он закончил Гарвард: «Отец женился на янки, и мы могли вернуться в Новый Орлеан, но только после окончания колледжа на Севере». Север понравился так, что возвращение все время оттягивалось, пока Сэнди — так его называли друзья и родные — не принял решения остаться здесь навсегда.
Первая встреча с профессором Лафлером потянула за собой другие, и консультации стали регулярными. У Крис никогда не возникало проблем с другими предметами, а потому она даже не задала себе простой вопрос: почему профессор добровольно взял на себя дополнительную нагрузку вместо того, чтобы приставить к ней кого-то из продвинутых студентов. Крис записалась на самый простой, базовый курс математики, тот, на уроках которого студенты режут бумагу и делают ленты Мебиуса, а преподаватель приносит с собой пончики, чтобы объяснить, что такое тор. Вскоре она поймала себя на том, что ждет этих консультаций в офисе Лафлера с нетерпением и волнением. После четвертого занятия они отправились на прогулку к озеру. Ей это показалось совершенно естественным. Они вместе вышли из здания и, оказавшись вдруг под лучами весеннего солнца, одновременно воскликнули: «Какой чудесный день!» «Согни мизинец и загадай желание — я очень суеверный», — сказал он, и она ответила: «Суеверный математик? Звучит как ответ на загадку. Ну, вроде такой, «кто считает только до двенадцати?» Глупо. Но Крис не стеснялась быть глупой с профессором Лафлером. В его изложении прояснялись самые туманные области математики. Они дошли до развилки, откуда ему надлежало повернуть к парковочной стоянке, а ей к общежитию, но оба, не сговариваясь, пошли дальше, к озеру, а потом по тропинке вдоль берега, через рощицы, мимо ухоженных лужаек солидных поместий, расположившихся на другом берегу, напротив колледжа.
Так же естественно выглядело и то, что они бросили книги — он нес свои в зеленом холщовом портфеле, она прижимала к груди — и сели у воды, возле березок. И, наконец, совершенно естественным показалось то, что он поцеловал ее, сначала нежно, потом с желанием, равным ее собственному. «Ты прекрасна, — пробормотал Сэнди, укладывая ее на мягкий желтый ковер из опавших листьев. — Ты самая прекрасная на свете».
Вскоре место «консультаций» перенесли в его кэмбриджскую квартиру. Иногда они ходили куда-нибудь — в Брэттл-тиэтр на богартовский фестиваль — с остановкой в «Бике», — но большую часть времени проводили дома, где сами готовили — Сэнди не мог поверить, что Крис никогда не пробовала гумбо — часами не вылезали из постели. Ей нравилось слушать его рассказы про свою семью, поколениями жившую в Новом Орлеане, про мать, из «бостонских браминов»[19], поправшую неписаные законы браком с южанином и переездом на юг, в город более чуждый и непонятный, чем любая европейская страна. Когда он говорил о домах в Парковом квартале, обедах в элегантном «Антуане», пирожках и кофе с цикорием в «Кафе дю Монд», неспешных деньках у реки, Крис казалось, что она там, рядом с ним. И когда-нибудь будет по-настоящему.
Он называл ее «милой» и «дорогой», акцент его проступал явственнее, когда они занимались любовью, и она таяла от его слов и прикосновений, с удивлением открывая, что не только доставляет наслаждение ему, но и блаженствует сама.
В свою очередь Крис рассказывала о ферме, о своей любви ко всему, что растет, о горе, постигшем ее со смертью бабушки. Сэнди хотел, что она поехала с ним в Новый Орлеан, на Марди-Гра, веселый городской праздник, восхитительный и хаотичный ритуал, совпадающий по времени с весенними каникулами в Пелэме. В тайне от всех Крис связалась с новыми владельцами фермы — уже мечтая о долгом уик-энде — и получила заверения, что ее с радостью примут в любое время и с любыми гостями. Никому больше она о Сэнди не рассказывала. Ни родителям, с которыми никогда не была так близка, как с бабушкой, ни даже Рэчел. Да, она хотела сохранить Роберта Александра Лафлера исключительно для себя. Их отношения не походили на то, что было у ее одноклассниц с их «кавалерами» — погулять, оторваться, может быть, обручиться. Банально и скучно. У них с Сэнди все куда глубже, реальнее, возвышеннее. У них — любовь до смерти.
