Он сидел на неширокой стороне овала стола, изображая председателя собрания. Перед ним стоял запотевший стакан с водой, одновременно служивший пресс-папье. На деловых бумагах уже была пара мокрых пятен, а кувшин с водой был наполовину пуст или наполовину полон. Статисты вошли в свои микроскопические роли, концентрируя внимание зрителей на звезде. «Кушать подано!» Камлание началось.
— Предлагаю увеличить средства предназначенные для распределения среди акционеров, — пробулькал непохожий на Директора Директор. — Финансовые показатели позволяют удовлетворить желание акционеров видеть результаты столь масштабного проекта по прошествии десяти лет терпения и риска.
Попытка решить, как отреагировать лучше всего, вылилась в громкий и шумный вздох, оборванный директором Шнитке:
— У нас были хорошие дивиденды. — Он сделал подчеркивающее ударение на слове «были». — Теперь они другие.
Вид у Густава Альбертыча был такой, словно он уже добился всего, чего хотел добиться во время очередного посещения незабываемой родины. Стало понятно, что от наших Петербургских договоренностей остались лишь воспоминания о совместном завтраке. А разве мы встречались? Завтрак? Какой завтрак? Ах, да! Припоминаю.
Статисты дружно подняли руки.
— Кто против?
Моя рука оказалась единственной:
— Ну, вы дае…
— В связи с невозможностью исполнять обязанности Продюсера телекомпании «Первый», предлагаю рекомендовать собранию акционеров освободить Шуру от должности.
— Э-э-это уже не лезет ни в какие ворота. — Для более определенного высказывания не хватало настроения. При всей эмоциональности слов, фраза звучала скорее удивленно, чем возмущенно. Я никак не мог настроиться на деловой лад.
— Кто за?
В этот раз Директор даже не спросил «Кто против?»
— Единогласно.
Коматозный Директор, который не двигался и, говоря заученные фразы, почти не открывал рот, непослушно-медленной рукой взял стакан с водой и допил ее до конца. Я проследил за тем как нервно дергалась кувалда его кадыка. Вверх — вниз, вверх — вниз. А его забинтованная голова мелко покачивалась. Вперед — назад, вперед — назад. Она резко выделялась на фоне кумачевого кошмара за его спиной: «Голосуй за нерушимый блок коммунистов и беспартийных!»
— Слушайте, ведь, это фарс какой-то.
— Ну, что вы, — возмутился Шнитке. — Только комедия.
— В связи с принципиальными расхождениями в вопросах определения стратегии развития телекомпании «Первый» и ее главного телепродукта — «Президент-Шоу», предлагаю рекомендовать собранию акционеров освободить Васю Чапаева от должности Главного редактора.
Со мной не церемонились. Потенциально я опять оказался в меньшинстве. Потенциально, потому что Директор не спросил «Кто за?», а сразу определил:
— Единогласно.
Статисты подписались в электронном протоколе и оставили идентификационные отпечатки, визируя принятое решение.
Напротив меня сидел Маркетолог.
— И ты, друг?
Директор по маркетингу покрутил головой в надежде найти поддержку. Ему что, мизансцену плохо разъяснили? Или он так расширил сознание (говорят, покуривает втихомолку), что уже не может роль запомнить? Поддержки он не нашел, спрятал взгляд за линзами очков и вернулся к роли близорукой мебели.
— Собрание закрыто, — сообщил Директор, сделав попытку встать из-за стола. К нему тут же подскочили двое крепышей, подхватили под руки и повели к выходу. Походка у него была тоже далеко небодрая. Во всяком случае, он шел до двери дольше, чем вел только что закончившееся эпохальное собрание. Его буквально несли.
Тени исчезали в полдень. Они уходили не прощаясь. Зал стремительно пустел. Я же, несмотря на солнце близкое к зениту, упорно отказывался признавать себя тенью. В конце концов, перестав быть редактором, я остался акционером.
Бороться. Бороться. Бороться. Бороться…
Бубны, барабаны, трубы, все, что может звучать…
— Вы что-то сказали?
— Послышалось.
— А-а-а… — Финдиректор изобразил нечто вроде понимания и поерзал на стуле. Он, как и я, остался на своем месте.
По всему выходило, что место звезды перешло к нашему гению счетов и балансов, который в отличие от всех прочих давно уже не скрывал своего мнения о Шуре и обо мне. Правда, он свое отношение замалчивал, отдавая предпочтение гримасничанью. Его морщинистое, безвозрастное лицо человека «за пятьдесят» очень подходило для того, чтобы лепить маску брезгливости. За сухость характера, голоса и кожи Шура наградил его кликухой «Сухарь». Помню еще, Шурка говорил, что «…наш финансист сухарь редкий, не ржаной, а пшеничный, из твердых сортов». И еще очень важное портретное замечание. Он был женщиной. Но назвать его — «женщина» — равносильно надругательству над всей женской частью населения Земли. Пожалуй, только то, что она носила юбки «чуть ниже колен» позволяло идентифицировать ее как представительницу «слабого пола». Всегда хотел ее спросить, почему она так и не воспользовалась достижениями пластической хирургии? и где она прячет свою метлу? Ведьма.
