Так или иначе, я вместе с одним сотрудником лаборатории спустилась в лодку и прошла в её передний носовой отсек, где была установлена аппаратура. Наш отсек, как и все другие, глухо задраивались между собой при погружении.
В моей памяти до сих пор не изгладились нежные, но и угрожающие своим мягким урчанием, булькающие звуки, которые явственно слышались в последние мгновения погружения корпуса лодки под поверхность моря. Мне стало страшно и как-то неуютно в нашем отсеке.
Но мой коллега, не теряя времени, проверял аппаратуру и велел следить за всем, что он делал, а главное, непременно задавать вопросы, если что-то непонятно. Конечно, я заранее была подготовлена к этой работе по схемам, инструкциям, но в реальном боевом походе я принимала участие впервые.
Не вдаваясь в детали, существо дела состояло в том, чтобы, выбрав по возможности правильное расстояние до мины (то есть расстояние, на котором было безопасно находиться, но всё ещё эффективное по воздействию на неё), послать сигнал, который должен был взорвать мину.
Моряки говорили, что некоторые участки Финского залива были столь плотно заминированы, что напоминали, по их образному сравнению, «суп с клёцками». Эта ситуация на самом деле была хитрым обманом, в раскрытии которого неожиданно косвенным образом довелось вскоре участвовать и мне. После ряда боевых выходов в Финский залив я уже не так волновалась и часто принимала решения сама — но в присутствии моего коллеги.
Возвратясь на берег, мы обычно шли в специальную столовую, носившую название «подплав», где питался офицерский состав подводного флота. Здесь царила обстановка полной разрядки напряжения после боевых выходов. То тут, то там раздавались всплески громкого смеха, иногда слышались песни. Каждый столик был закреплён за составом команды определённой лодки, и соседние столики делились между собой впечатлениями о последних событиях в походе. При этом вскоре устанавливались тёплые, дружественные отношения даже с временным прикомандированным составом — в который входила и я.
Но война и здесь давала себя знать зловещей тишиной, которая воцарялась во время обеда на «подплаве», когда одна из ушедших в поход лодок не возвращалась назад в порт. Ближайший к нам столик был занят офицерами «Щуки» — большой по тем временам подводной лодки, капитан которой Николай Иванович был одним из самых обаятельных, тёплых и остроумных людей, которых мне довелось встретить в жизни.
Мне трудно передать то ощущение трагической потери, которое охватило меня, когда однажды, войдя в столовый зал, я увидела пустой, не накрытый, соседний столик — где всегда сидел, шутил так дружественно, с ослепительной улыбкой, приветствовал нас Николай Иванович. В столовой стояла тишина — не звенела посуда, чуть слышно ходили официанты, моряки сидели молча со склонёнными головами.
Трагизм этой ситуации был ещё и в том, что кроме горести о погибших товарищах, каждый в такие дни невольно отдавал себе отчёт в том, что подобная участь в любой день может постигнуть и его самого. В другое время об этом не думали. Наступал следующий день, его надо было как-то жить, текущие дела и заботы помогали не вспоминать утраты.
Однажды рано утром меня разбудили и сказали, что меня срочно требует к себе начальство. Торопливо одеваясь, я перебирала в памяти всё, что могло быть причиной такого вызова, опасаясь какой-либо неприятности. На лестнице меня поджидал молодой матрос, который сопроводил меня к адмиралу. Фамилию его за давностью лет я забыла. Войдя в его кабинет, я с удивлением заметила, что он одет в штатскую одежду. Мне предложили сесть и выслушать, что послужило поводом для моего вызова. Оказалось, что в предыдущий вечер были потоплены четыре немецких миноносца. Часть команд этих кораблей — 185 человек — подобрали наши суда и доставили в Кронштадт. Некоторых из них нужно было срочно допросить, но в Кронштадте, как это ни странно, не было никого свободно владеющего немецким языком. От моего руководителя адмирал слышал, будто бы я хорошо знаю этот язык. Тут он вопросительно посмотрел на меня, и я кивнула головой.
