Кроме того, меня смущала его готовность серьёзно подставиться самому и пойти на нарушение законов военного времени. Мысль о романтической подоплёке всего происходящего я отметала, ведь он был с моей точки зрения просто стар — ему было уже сорок четыре года. В результате этих размышлений моё молчание затянулось. Тогда он добавил: «У меня очень мало времени, послезавтра я должен уехать в Москву».
Чтобы как-то оттянуть свой ответ, да и просто обдумать возникшую ситуацию, я сказала, что должна всё обсудить с мамой. К моему удивлению, он сообщил, что уже был у мамы в Займище, что мама в курсе этого предложения и всё зависит от меня. Я снова оторопело смотрела на него, но вспомнила, что мама, в отличие от меня, относилась к нему с симпатией и считала его своим другом. И, конечно, именно от неё он и узнал мой адрес. Опуская подробности событий следующих двух дней и описание мучивших меня терзаний по поводу того, что же является правильным решением, я просто не устояла перед соблазном и согласилась.
Мы ехали в купе мягкого вагона скорого поезда Казань-Москва. Мысли о предстоящей проверке документов не давали мне покоя. Но как говорится «Назвался груздем — полезай в кузов». Я решила: будь, что будет, с тревогой ожидая военного контроля.
Мой спутник вышел в коридор, когда началась проверка в нашем вагоне, о чём-то говорил с патрулем, даже шутил, как мне показалось. Затем военные вошли в купе, проверили документы всех находящихся в нём пассажиров, что-то отметили в них и без всяких замечаний удалились. Я с облегчением посмотрела на профессора и с удивлением заметила испарину на его лбу.
В Москве, как было обещано, Краеву удалось прописать меня в квартире, занимаемой его семьёй (жена и сын). Как он этого добился, я не знаю. Всё это было на грани чуда. Но, вернувшись из милиции, он протянул мне мой паспорт, в котором был штамп о прописке.
Через несколько дней я уже начала работать в МВМФ, приезжая в пригород только вечером. Жена Краева была формально очень вежлива и даже кормила меня обедами. Но квартира была очень маленькая, и я чувствовала всю неловкость ситуации, тем более что Краев начал проявлять ко мне явно повышенное внимание. Тогда я решила, что, имея прописку в паспорте, я уже могу попросить Капиц разрешения пожить у них несколько месяцев до моего отъезда в Ленинград.
Объяснившись с Краевым, я переехала на Воробьёвы горы, где они жили, и продолжала работать в МВМФ. Весной 1944 года я уехала в составе подразделения, в которое была зачислена, в Ленинград, где начала работу в Научно-исследовательском минно-торпедном институте (НИМТИ).
Вдогонку Лёня Капица (племянник Петра Леонидовича Капицы), с которым у меня ещё до войны сложились добрые дружеские отношения, послал мне шутливое четверостишие, на которые он был великий мастер.
Лера — переводчица,
Лера — краснофлотчица,
И в НИМТИ-мной обстановке
С ней работать хочется.
Разминирование Финского залива
Из моей деятельности в Научно-исследовательском минно-торпедном институте (НИМТИ) я решила написать только о работе в Кронштадте и о том, как меня чуть не объявили врагом народа, так как я действительно умудрилась устроить пожар в военном Институте — и это во время войны.
Работа, в которой я принимала участие, заключалась в разминировании акватории Финского залива, базируясь на подразделении в Кронштадте. Так как сотрудников в лаборатории было очень мало, то летом 1944 года туда была направлена и я. Стояла тёплая и даже жаркая погода, и первое, что я сделала там и что было для меня просто праздником, — я впервые, после многолетнего перерыва, вдоволь поплавала в морских просторах Финского залива. В течение всего пребывания в Кронштадте в любое свободное от работы время меня можно было найти либо на берегу, либо в водах Финского залива. На вопросы друзей в Ленинграде обо мне кратко отвечали: «Не просыхает».
На следующий день после моего приезда в Кронштадт состоялось моё боевое крещение. Разрешение на моё участие в рейсе подводной лодки с целью обнаружения магнитных мин и их взрыва на расстоянии было получено. Однако хмурое выражение лица капитана и весьма сдержанное приветствие давали ясно понять, что моё появление на лодке, идущей на боевое задание, ему явно не нравилось. Да и морские приметы, прямо связывающие «неприятности», возникающие на кораблях с присутствием на них женщин, по-видимому, влияли на его настроение.
