Как предвидела Оля Бойко, я уснул с легким сердцем.
VI
Последние дни пребывания на юге остались в памяти как совершенно беззаботные. Не помню поводов, по которым мы то и дело смеялись, но помню, что было очень весело. То, что Прокофий Семенович обещал взять Сашу в путешествие будущим летом, меня успокоило, и я включился в общее веселье.
Через несколько дней после нашего возвращения в Москву в школе был устроен вечер, на котором мы рассказывали о путешествии и читали отрывки из коллективного дневника. Послушать нас собралось довольно много ребят, и среди них Саша Тростянский. В перерыве я подошел к нему и сказал, что Прокофий Семенович собирается непременно взять его в путешествие в будущем году.
– Знаю, знаю, спасибо, – признательно закивал Саша.
Оказалось, что Прокофий Семенович уже сам сообщил ему об этом. Но он был рад, что и я спешу сообщить ему добрую весть.
– Знаю, спасибо, – сказал он еще раз.
– Не за что, – ответил я и снова почувствовал неловкость, от которой, казалось, избавился. Впрочем, через минуту это прошло.
И тут меня негромко окликнула Оля.
– Тростянский знает то, в чем ты признался нам с Прокофием Семеновичем? – спросила она, отведя меня в сторону.
Я покачал головой.
– Когда-нибудь узнает.
– Не когда-нибудь, а сегодня же, – возразила Оля с уже знакомой мне непреклонностью. – И ведь ты понимаешь, что будет лучше, если от тебя самого?..
Я понял, что ни обойтись без признания, ни отдалить его мне не удастся.
– Подойди к Тростянскому сейчас, – сказала Оля.
И я направился в другой конец школьного зала, где стоял Саша.
Оля следовала за мной на расстоянии двух шагов, но у меня было такое чувство, точно она на глазах у всех ведет меня за ухо...
– Саша, – начал я, набравшись духу, – ты хотел участвовать в путешествии, потому что твои научные интересы...
– Какие научные интересы... – перебил Саша со смущенной улыбкой. – Просто тянет странствовать – в крови у меня это. – Он по-прежнему улыбался.
– Почему – в крови? – спросила Оля с любопытством.
– Не знаешь? У меня дед был странник, бродяга. Где только он не ходил, не кочевал! Всюду был.
– Твой дед был бродяга? – удивленно переспросила Оля.
– Родной дед. Папин папа, – подтвердил Саша. – Вот то-то и оно. Чем плохо мне было этим летом в лагере жить? А тянуло бродить, колесить. Ну, в будущем году...
О том, что Сашин дед исходил некогда чуть ли не пол-России, я знал и раньше, но впервые я слышал, что по этой причине Сашу тянет путешествовать. Впрочем, скорее всего он сказал так из скромности, чтобы я перестал говорить о его научных интересах.
Между тем Оля, сблизив брови, что-то соображала. И, раньше чем я снова раскрыл рот, она потянула меня за рукав.
– Пожалуй, Тростянскому и не надо было участвовать в нашем путешествии, – вдруг сказала она, когда мы отошли от Саши.
– Почему? – поразился я.
– Да, почему?.. – присоединился ко мне подошедший Жора.
– Потому что, – отвечала Оля, напряженно припоминая, – бродяг сейчас приучают жить на одном месте. Они не промышляют больше браконьерством, занимаются полезным трудом и ведут оседлую жизнь. Вот. Я читала. А кто кочевал и попрошайничал, переселяются теперь из кибиток в просторные дома. И должны трудиться.
– Ну и что? И что?.. Что из этого? – несолидно закричал я.
Ведь Саша-то никогда не кочевал и не бездельничал. Он хорошо учился и определенно не промышлял браконьерством. (Более того: Жора сказал, что и Сашин дед тоже не промышлял браконьерством.) Но допустим даже, что Сашины предки были бездельники и браконьеры, – разве из-за этого мы изменили бы отношение к Саше?..
Все это мы с Жорой запальчиво и вперебой выложили Оле.
Каждое возражение Жора бросал с такой горячностью, точно врезался очертя голову в неразбериху драки. Но Оля стояла на своем.
– Ты не понимаешь, Масленников, – сказала Оля досадливо. Из нас троих она одна не повышала голоса.
– Не понимаю? Чего не понимаю? – осведомился Жора со свирепой пытливостью.
– А того, что, если у человека в крови – он сам сказал! – инстинкт такой – странствовать, значит, его надо научить сидеть на одном месте!
