И вот этот портной неожиданно нашел слушателя в лице Юрика. Бывший владелец ателье говорил о кротком и справедливом нраве помазанника божьего Николая, о том, что фининспектор «жмет», о том, что «в Буэносе жизнь, как была», а здесь челнока к машине взамен старого не купишь и волос конский не такой упругости, как в «прежнее время», но...
– Все-таки Россию люблю, – решительно доканчивал портной и вздыхал, оттого что трудно ему, наверно, было любить Россию вопреки недостаче в челноках и хилости конского волоса.
А Юрик терпеливо и сочувственно слушал. И хотя он, конечно, не знал, что помазанник – это и есть царь, свергнутый в семнадцатом году, но все равно мог бы понять, что в этой болтовне сочувствовать нечему.
– Портной – беляк, понял? А ты уши развесил, слушаешь, не перебиваешь... Нашел кого! – наседали на Юрика мы все и особенно Вовка.
– Я привык, – отвечал Юрик, – уважать старших. А перебить старшего, когда он говорит, – это... Если бы я за столом перебил взрослого, мама меня не из-за стола – из комнаты выгнала бы!
– А ты бы, – говорил Вовка, – не перебивал тогда портнягу, а только сказал: «Нечего мне с вами говорить!» – как вот Семен Авдеич сделал.
Юрик пожал плечами.
– Ты раскумекай, кто такой портняга! – угрожающе продолжал Вовка. Он приблизил свое лицо к лицу Юрика и, раздувая ноздри, выговорил: – Он, если б мог, Семена Авдеича убил бы!
– Ну, это уж ты, знаешь, брось... – не поддержали мы Вовку.
– Докажу! – крикнул Вовка. – Семен Авдеич коммунист, так? А для этого, – он кивнул на окно портного, – где жизнь? В Риге, в Латвии. Там компартия на нелегальном положении, схватят если коммуниста – в тюрьму! Вожатая рассказывала. Ну, что?
Юрик сказал:
– Мне еще рано об этом судить. Во всяком случае, я к старшим...
– А галстук красный ты зачем носишь? – перебил Вовка.
Юрик ответил спокойно:
– Затем, зачем и ты.
III
Вовку можно было видеть либо в боевом и задорном настроении, либо унылым и понурившимся. Конечно, погода тоже бывает либо солнечной, либо пасмурной. Но случаются, кроме того, не яркие, но и не серенькие деньки, когда солнце скрыто облаками, но угадывается за ними и вдруг пробивается сквозь истончившееся облако, а потом медленно гаснет в затягивающейся на глазах проруби...
Вовка не знал промежуточных настроений и постепенных переводов.
...Мы возвращались из школы вдвоем. Вовка был хмур. Он шел, опустив голову, просто медленно шел – не гнал перед собой ударом ноги уголек или ледышку, не перемахивал по дороге через тротуарные тумбы.
– Отчего ты такой грустный? – спросил я его.
– Оттого! – зло огрызнулся Вовка и загробным голосом сообщил: – Я вчера узнал, что родился совершенно случайно.
– Как так? – не понял я.
– А так! – отвечал Вовка, распаляясь все сильнее. – Оказывается, четырнадцать лет назад папа поехал в командировку на Урал, там познакомился с мамой, они друг в друга влюбились, решили жениться, приехали сюда, здесь свадьба была, а через год я появился!
– И чего же ты обижаешься? – спросил я его.
– А оттого, – закричал на меня Вовка, – что папа сам сказал, что мог и не поехать в командировку и, значит, маму не встретил бы, а меня бы не было, вот что!
– Ну, – сказал я, – чего теперь волноваться, ты же все-таки есть!
– Есть, – согласился Вовка, – а только это совершенно случайно.
– Ерунда! – решительно сказал я, но почему-то про этот разговор не забыл.
Уроки мы с Вовкой готовили вместе, у него дома. Я решал примеры, делил и множил, находил икс, а тем временем во мне росло беспокойство...
– Добрый вечер. Папа, я родился случайно? – спросил я отца, когда он вернулся с работы.
– В каком смысле? С какой точки зрения? – оторопело осведомился папа, опуская портфель на обеденный стол, что, по его же словам, было крайне негигиенично.
– Я только что от Вовки, – объяснил я. – И он родился совершенно случайно. Может, и я тоже так?
Тут папа рассказал, что он ни в какую командировку не ездил, а познакомился с моей мамой еще в гимназии, где они вместе учились. Потом вместе же они учились и в институте. Так что я лично родился не так уж случайно. Но я сбегал к Вовке и сообщил ему, что родился, как он.
