– Да не уйдет она на пенсию!
– А говорят, уходит...
– Ребята, а кто первый про это слышал?
– Ага, и от кого?
– Вчера, возле учительской Макар Андроныч сказал: «Может случиться...»
– Ребята, вдруг мы станем просить: «Не уходите», а она вовсе и не собирается!
– Ну, вы идите, идите. Вперед!
Две девочки вошли в подъезд. Оставшиеся ребята на минуту притихли. Потом как-то сразу, точно по команде, все взгляды устремились вверх, и ребята закричали хором, довольно стройным:
– Ксения Николаевна, не уходите от нас! Мы вас не отпустим!
В это мгновение Котова увидела в окне второго этажа Ксению Николаевну. У той был недоумевающий вид: по-видимому, сквозь двойные рамы она не слышала, что кричат ребята, и не понимала, что происходит. Обернувшись к девочкам, стоявшим за ее спиной, она о чем-то спросила их, потом отошла от окна.
Ребята, посовещавшись, повторили громче, скандируя:
– Ксения Николаевна, не у-хо-ди-те от нас!
И вдруг внизу, на пороге подъезда, появилась Ксения Николаевна. Ребята подбежали к ней.
Ксения Николаевна сказала:
– Это какой умник такое придумал, а? Я собираюсь на будущей неделе в школу прийти, поправляюсь изо всех сил, а вы меня пугаете страшным ревом и весь дом заодно... Навещайте меня, пожалуйста, только не все сразу. Хорошо? А теперь по домам!
Но ребята смотрели на нее и не уходили. И Котова тоже смотрела на Ксению Николаевну со странным чувством.
Ксения Николаевна не показалась ей поздоровевшей. У нее было желтоватое, пожалуй, отекшее немного лицо. Она выглядела постаревшей. И, однако, в эту минуту Котова, здоровая и двадцатитрехлетняя, желала бы быть на ее месте! С необыкновенной остротой ощутила Зинаида Васильевна: «В моей жизни этого не будет...» Да, если все сложится наилучшим образом, если Андрей Александрович останется директором, если он от всех ее защитит, – все равно и тогда этого в ее жизни никогда не будет... Так вот не придут ребята под ее окно. Никогда!
И на мимолетное, но не изгладившееся потом из памяти мгновение Котова почувствовала поистине физически, как зыбко ее положение в жизни. Зыбко до тошноты. До отвращения к себе. Потому что ее не любят. Ни взрослые, ни дети – никто. Она пошла против коллектива, и этого не простят.
Когда Ксения Николаевна ушла, кто-то из ребят заметил Зинаиду Васильевну. Все разом повернулись к ней затылками и рассеялись с немыслимой быстротой, точно провалились сквозь землю. Тогда, с растущим отвращением к себе, Зинаида Васильевна выхватила из сумки письма, которые несла на почту, и яростно и брезгливо стала рвать в клочья над урной свои лицемерные жалобы...
Это продолжалось минуты три. Потом она опомнилась и уцелевший конверт опустила в почтовый ящик.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Хотя в школе никто не сообщал ребятам о дне суда над Шустиковым и Костяшкиным, в зале суда, где слушалось их дело, оказалось немало старшеклассников. Каждый из них, приоткрывая дверь в этот зал, испытывал робость, но тут же обнаруживал, что здесь одни только свои ребята, и мигом осваивался. Аудитория в самом деле подобралась совершенно такая, как на школьном комсомольском собрании.
Ребятам приходилось читать в газетах, что на судах присутствуют представители общественности. Но они не предвидели, идя в суд, что этой общественностью сами же и будут: незнакомых людей можно было здесь насчитать не больше трех-четырех.
Перед самым открытием судебного заседания (дело Шустикова и Костяшкина слушалось в это утро первым) в зал вошли Андрей Александрович, Зинаида Васильевна, Ксения Николаевна, классная руководительница 8-го класса, где учился Костяшкин, Наталья Николаевна и новый завуч. Они сели в одном из первых рядов.
Директор не осматривался по сторонам, так что неизвестно было, заметил ли он, что здесь столько учеников его школы. Но вот, оглянувшись, он говорит что-то Зинаиде Васильевне. Вероятно, это замечание, потому что Котова отвечает торопливо и с таким выражением лица, точно винится и – в еще большей степени – недоумевает. Ребята с легкостью расшифровывают «язык жестов» – по ее расчетам, их никоим образом не должно было здесь быть...
