Нам не хватало только ссоры... Но - нет, решаю я, - это надо высказать, высказать! Та бомба, что растеклась по всем моим жилам, каждую минуту может так бабахнуть, так... Мало не покажется!.. Я уже чувствую, что живу на грани, я могу просто сдуреть, да... просто выскользнуть из ума...
- Никаких боен, - мирно произношу я, - Лен, что ты?!.
Поэтому беру другой стакан: спьяну - легче... Как бы мягче, без задир и злости, не с таким напором... Пьёшь, не выискивая слов... Это - как маленький бред... И пусть! Лене - можно, Лена - поймёт... Я же вижу, как она смотрит на меня - с любовью! Никакой жалости, никаких сожалений... Вот и малиновую наливает... Как же она знает меня!
- Спасибо, - говорю я, улыбнувшись.
Зачем нам бойни?!
- Да хоть залейся, - ласково говорит Лена.
И я, по-прежнему улыбаясь, закрываю глаза: какое же это счастье, когда тебя понимают с полуслова... С полувзгляда!..
Теперь тишина. Я отпиваю... И глубоко вздохнув, продолжаю:
- Юля, - говорю я, - рассказала, что в то утро...
И рассказываю, как всё было...
Я стараюсь передать слово в слово... Своим языком...
- Язык у тебя, - возмущается Лена, - знаешь... Ты не только сам мекаешь, у тебя все мекают...
- Как козлы?
Тина бы сказала: «Как бараны!».
- Но как, скажи мне, передать те ощущения...
- Ладно, - говорит Лена, - не оправдывайся. Бэкай, мекай... Лишь бы...
Сделать обиженный вид? Ещё чего?!
-...всё шло, - продолжаю я, - как по маслу... Приготовили три прекрасных белых креста...Пластиковых... Кажется, пластиковых... Юля сказала - белых, как подснежники... Прохладных, пояснила она, ведь стояла такая жара, такая адская жара... Хотя солнце только взошло, уже, правда, поднялось над гладью вод... Восход был малиновый, как пламя пожара, пылал просто, потому-то и казалось, что горела вода, а кресты были такими прохладными, что всех тянуло к ним, как к спасительной прохладе, но не всем можно было взойти на них, не всех они ждали и хотели ютить на себе, рассказывала Юля, три креста, свежевытесанных, крепко сбитых двух поперечин с острыми гранями, как три ложа...
- Ты сказал пластиковых. Три пластиковых белых креста... Пластиковых! А теперь говоришь деревянных...
- Или деревянных, - говорю я, - пребелых... холодных... так прямо и хотелось распластаться на них, раскинув руки, глядя в чистое небо... - ведь ни облачка! - наслаждаясь прохладой, кожей, всей своей чуткой кожей ощущая благотворную прохладу, бережно приготовленную тебе твоими... да-да - всей своей жаркой кожей... Кожей и всем телом пропитываясь этой прохладой крестов, наливаясь ею, как водой ключевой, напиваясь взахлёб в такую жару-то... от малинового солнца... рассказывала Юля... три креста, да...
- Рест, глаза-то открой, - говорит Лена, - я боюсь, что тебе...
- Не бойся, - говорю я, открыв глаза, - я просто вижу картинку, когда закрываю глаза.
- Вот я и...
- Не бойся, - говорю я, - я не...
- Точно?..
- Мне надо ещё раз пережить это...
Еще глоток и я снова погружаюсь в темноту... Я вижу:
- ... три креста, - говорю я, - как три белых солнца... Так Юля их назвала - три солнца... белых и прохладных... Одно, главное - для Жоры, одно для неё (Юли), а третье - для меня... Это выяснилось потом, и поскольку ни меня, ни Юли поблизости не оказалось, два креста оттащили в сторону, кинули как ненужный хлам, крест на крест, взгромоздили и они тотчас потухли, как будто их и не было, и они никому были не нужны... О них просто забыли раз без надобности... Сиял теперь только один, белизной своей, Жорин... Жорин... белый весь и прохладный... казалось, весь просто в голубоватой измороси... Как из ледяной камеры огромного холодильника и, казалось, даже дымок поднимался над ним, ну... белый такой... туман... испарина изморосная... тонкой невесомой струйкой... Юля говорила...так казалось... Ледяной даже...
- И Жора...
- Его уложили...
- Слушай, - говорит Лена, - ты так рассказываешь... Всё у тебя здесь как по писанному, как по маслу.
- У меня? Но...
- Только публика чепчиков в воздух не бросает!..
- Не бросает?..
- Слащаво и чинно, - говорит Лена, - ну, хотя бы хоть кто-нибудь что-то там как-то между прочим, мол, якобы...
