Она(нежно). Пардон, но мне как-то не приглянулось играть маляра, в то время как она будет играть – меня… Меня! Она! А я – маляра!
Он(не слыша и не слушая). Если хочешь знать… Тебя держали в театре из-за меня! Из-за меня, понятно? Я унижался! Я кланялся, и они тебя держали! Не из-за твоего великого таланта, на твой талант они плевали, поверь!
Она. Верю. Верю, что на талант они плевали. Ха-ха-ха!
Он. Но ты умудрилась упиться на гастролях и упасть на клумбу перед гостиницей. Нет, единственное, что я хочу, – это забыть тебя, понятно?
Она. Забыть – это понятно. (Усмехнувшись.) Хотя забыть – это такая роскошь…
Он. Я хочу забыть, что я имел к тебе хоть какое-то отношение. Я хочу забрать кроссовки.
Она. И тренировочные брюки.
Он. И забыть, забыть, забыть – все, как страшный сон. У меня другая жизнь, другая семья…
Она(сокрушенно). Да! Да! И не одна…
Он. И не одна. У меня семьи, жены, тещи, дети! И все просят! И всем нужно! И я снимаюсь, звучу по радио, теперь уже пишу пьесы. И все мало! И все твердят, что я жадный. А я усталый. Усталый! Вчера у меня поломалась машина… и я ловил такси на Арбатской площади… под огромным своим лицом на кинотеатре «Художественный»… Я бегал под собою потный, маленький… И думаю: какое я имею к нему отношение? У него улыбка размером с автомобиль… Зуб больше, чем весь я… И никаких проблем! А я должен бегать, догонять, добывать и, главное – вовремя за вас всех отвечать! А я устал! Я снимаю с себя ответственность, хотя бы за тебя! После всего этого жуткого представления.
Она. Давай тебя жалеть! Я всегда хорошо умела жалеть.
Он. Учти! Я возьму кроссовки… и брюки… И навсегда… Нет, это сплошная паранойя! Играть пьесу… в третьем часу ночи… Ей втемяшилось… Послушай, ты достаточно взрослая баба! Тебе уже…
Она. Пожалуйста, не говори, сколько мне лет… Пощади меня, родной…
Он. Ты сидишь в этой страшной квартире – одна… И все время что-то выдумываешь… И про грибы… какие-то… Ну хорошо, тебе втемяшилось играть! Ради бога! Играй! Всю пьесу будешь играть?
Она. Всю не успеем. Фортинбрас скоро проснется…
Он(бешено). Послушай, ты!
Она. Давай сразу к развязке – где убийство.
Он(вопит). Я в двадцатый раз повторяю: какое убийство? Где там убийство?
Она(будто не слыша). Значит, четыре последние сценки… Думаю, уложимся. Ха-ха-ха!
Он. Начинай! Начинай!
Она. Ха-ха-ха! Смешно… Так волнуюсь играть… Впрочем, это со мной всегда… Я даже в театральном всегда умирала от страха. Сижу за гримировальным столиком, накладываю от ужаса тонну грима и говорю себе в зеркало: «Нина, ну ты же красивая женщина. А красивая женщина может позволить себе все! Вперед!» И только так – шла! И играла!
Он. Начинай! Начинай!
Она. Итак, играем всего четыре последние сценки… (Ставит на стол вермут, пододвигает кресла.) Всего-то четыре сценки, про убийство, а разговоров, разговоров!
Он. Что это ты делаешь?..
Она. Выставляю на стол твой вермут… И мои грибочки… Чтобы как-то обозначить первую сценку в ресторане… Пить твой вермут не буду, не бойся, как и ты, надеюсь, не тронешь мои грибочки? Ха-ха-ха! Итак, в тот день он увидел ее в… во всеоружии ее тогдашней губительной красоты…
Он. Ты это говорила.
Она. Но как приятно повторять. Ха-ха-ха. Это была их третья встреча. Но, как и при первых двух, он сказал ей: «Идем!» И она пошла… побежала – собачка у булочной… Здесь можно для выразительности включить пленку с радостным собачьим визгом. (Изображает.) Ха-ха-ха! Короче, они пришли в ресторан. Заметь, действие идет, а мы обходимся без твоих слов. В ресторане можно обходиться совсем без слов. Потому что он болтал о чепухе, а она все ждала, когда он спросит о судьбе несостоявшегося лже-Мартиросика. Но он так и не спросил о злосчастном плоде. Ха-ха-ха! И тогда она почувствовала бешенство. Понимаешь, его беда была в том, что он видел ее всегда в любви – собачкой у булочной. Он не знал, что в детстве ее звали психованной. Потому что, когда на нее накатывало… Ха-ха-ха! И еще он не знал главного: как они рядышком – любовь и ненависть. Знаешь, совет: ты всю их болтовню в ресторане выбрось из пьесы. И вместо этого вставь то, что она думала. Точнее, вспоминала… Еще точнее – никогда не забывала… Как в десять лет она обожала девочку из своего класса. Это была раскрасавица девочка… с роскошными волосами… Как она ее любила! Но та совсем не хотела с ней дружить. А она безумно хотела и бешено ревновала ее ко всем ее подругам. И вот как-то зимой… эта девочка играла в снежки… И она подошла и включилась в игру. Она кинула в девочку снежок, та засмеялась и не ответила ей. Девочка кидала снежки в своих подруг… Она почувствовала ярость. В мгновение она превратила игру в снежки в побоище. Все разбежались – она осталась один на один с обожаемой девочкой. Она яростно кидала в нее снежки, она залепила ей снегом все лицо, а та только смеялась. Она била ее снежками в упор, а та в ответ – хохотала! Хохотала, хохотала, хохотала! И тогда она стала на колени и, зарыдав, поползла к ней по снегу… Она протягивала к ней руки, она молила: «Витя, художник, я здесь! Я Нина!» Ата смеялась, смеялась ей в лицо… И вот тогда в ресторане… Она вдруг услышала тот смех, который преследовал ее всю жизнь…
